Глава 14. Добровольное затворничество миссис Бэртон

Я дошел до того, что стал считать Джастина Моруорда Хейга врачевателем душ, и когда ка­залось, что кому-либо из моих знакомых требу­ется душевная терапия, причем надежды на улуч­шение нет, то я без колебаний просил Моруор­да сходить со мной к нему, как врачу посещаю­щему больного — с той лишь разницей, что за визит не приходилось платить. Я с некоторых пор был знаком с одной дамой средних лет, миссис Бэртон. Она произвела на меня впечат­ление человека, которому особенно необходимо изменить свои взгляды на жизнь, ибо она была из тех, о ком можно сказать, что они обладают возможностью иметь все что угодно, но при этом абсолютно ничто их не радует. Миссис Бэртон фактически окружила себя чем-то вроде стены и жила в состоянии душевного затворничества, что причиняло ей немало страданий, при том, что сама она была не в состоянии догадаться об их причине. Поскольку сам я не обладал достаточ­ными способностями для сколько-нибудь успеш­ного решения ее проблемы, то я еще раз призвал на помощь Моруорда, как в случае с майором Бакингэмом, и хотя история с миссис Бэртон — это не приключенческий рассказ, она позволяет мне продолжить изложение миролюбивой фило­софии нашего героя.

Помню, как мы впервые вместе заглянули к миссис Бэртон в ее просторную квартиру в Белгрейвии*. Это был светлый, но слегка туманный лондонский день, и когда мы проходили побли­зости от Белгрейв-Сквер, Моруорд с юмористи­ческим отвращением заметил, что мы соприкос­нулись, судя по ауре, с одной из самых худших частей Лондона.

* Белгрейвия — фешенебельный район Лондона, на­ходящийся неподалеку от Гайд-Парка, получивший название от находящейся там площади Белгрейв-Сквер — одной из наиболее фешенебельных площадей в Лондоне, окруженной зданиями в стиле английского классицизма.

 

— Ментальную атмосферу здесь можно чуть ли не резать ножом, — сказал он, — настолько она удушающе густа.

Я рассмеялся, поскольку мой невосприимчивый ум не улавливал разницы между тем или иным ме­стом в городе — разве что по принципу «урод­ливо» и «красиво». Должен признаться (ибо всем прочим блюдам я предпочитаю свой полуденный чай), что миссис Бэртон угостила нас очень вкус­ными и изысканными легкими блюдами, и я уп­летал за обе щеки, в глубине души стыдясь свое­го непомерного аппетита, и, что еще хуже, спрово­цировав этим недовольство хозяйки (которое было высказано другому человеку и спустя несколько дней передано мне) моей прожорливостью. Кри­тика фактически была единственным занятием в жизни миссис Бэртон, смотревшей на мир через глазок в дверях тюрьмы, ею же возведенной. Она критиковала абсолютно все и всех, и по ее пред­ставлениям, подобное поведение говорило о том, что она видит жизнь такой, какая она есть, являясь по-настоящему практичным человеком.

Для начала Моруорд попытался вызвать хозяйку на разговор, чтобы дать ей возможность выска­заться. Я прекрасно знаю, что ему достаточно было всего лишь посмотреть на ее ауру, чтобы основа­тельно разобраться в характере этой женщины, однако он сказал мне: «Подобный метод пока врядли применим. Нужно дать миссис Бэртон выго­вориться, чтобы она сознавала, что я классифици­ровал ее личность каким-либо очевидным спосо­бом, и никак иначе».

— Да, — сказала она после нескольких реп­лик, — Я мало с кем дружу.

— Какая жалость, не правда ли? — весьма со­чувственно произнес Моруорд. — Жизнь так рас­полагает к одиночеству.

— Воистину так, — ответила она, и в голосе ее сквозила грусть, — но ведь мало кто по-настоя­щему годится в друзья. Мне за свою жизнь столько раз приходилось разочаровываться.

— Вы, вероятно, столкнулись с тем, что люди ненадежны? — спросил Хейг.

— О, весьма ненадежны, — согласилась она, — а потом, так нелегко найти людей, которые по-на­стоящему тебя понимают.

Моруорд на какую-то долю секунды бросил на меня взгляд, который, казалось говорил: «Ну и вздор же мы несем!»

— Полагаю, лично вам не составляет труда по­нимать ближних? — почтительно подхватил он.

— Ну, точно не знаю, — ответила она, по­льщенная комплиментом, — этого никогда нельзя знать заранее.

— А я подумал, что у вас так много друзей, — сказал я, стараясь скрыть свою неискренность.

— Ненастоящих друзей, — поправила она.

— Ну, по крайней мере, людей, которые вас любят.

— Вот именно, — поддержал меня Моруорд. Пытаясь казаться скромной, миссис Бэртон вы­давила из себя сконфуженный смешок:

— Но если не получается отвечать им любо­вью, то это... э... не в состоянии вас удовлетво­рить.

— Ничто, способное тешить наше тщеславие, не бывает полностью неудовлетворительным, — заметил я.

— И тем не менее такого рода удовлетворение вряд ли устраивает миссис Бэртон, — польстил ей Моруорд.

— Что ж, откровенно говоря, — ответила мис­сис Бэртон, улыбаясь еще скромнее, — действи­тельно не устраивает.

— Полагаю, женщине вашего темперамента было бы естественно ожидать от своих друзей очень многого? — сочувственно заключил Мо­руорд.

— Ну да, обычно многого и ожидаешь, — со­гласилась миссис Бэртон, — не знаю, как насчет многого, но кое-чего человек вправе ожидать.

— Возможно, хорошей мыслью было бы ниче­го не ожидать, — произнес Моруорд таким тоном, словно его впервые посетила подобная идея.

— Это было бы забавно, — сказала миссис Бэртон, — но я не понимаю, каким образом это возможно.

— Просто культивируя терпимость по отноше­нию к друзьям.

— Но для них это было бы вредно.

— Сомневаюсь!.. — задумчиво проговорил Моруорд.

— Это очень приятное ощущение, — заметил я. — Моруорд научил меня этому.

— О, разумеется, — сказала она, — ну что за смешное занятие — учить вас. Мне бы и в го­лову не пришло, что такого рода вещам можно на­учиться.

— Однако можно, — настаивал я.

— Ну-ну — заметила она с мудростью невеж­ды. — Боюсь, мне это не под силу. Вероятно, я слишком критична и практична.

— Интересно, вправду ли критичность означа­ет практичность, — опять словно бы впервые за­думался над этим Моруорд.

— Нельзя витать в облаках, — заявила мис­сис Бэртон, — жизнь надо видеть такой, какая она есть.

— Я сомневаюсь, что кто-либо способен дей­ствительно видеть жизнь такой, какая она есть, — возразил он. — Весь вопрос в том, через какие очки на нее смотреть. Наденьте розовые — и будете видеть все в розовом свете, наденьте чер­ные — и окружающий мир обрядится в черные одежды.

— Лучше уж видеть все черным, чем нереаль­ным, — решила не сдаваться она.

— Но «в черном» — это и есть «в нереаль­ном», — поправил он.

— Вы так думаете?

— Ну, пейзаж за окном вряд ли выглядит чер­ным, если только не созерцать его сквозь черные очки.

— Так ведь жизнь не пейзаж.

— Я в этом отнюдь не уверен.

Миссис Бэртон улыбнулась, но ничего не от­ветила.

— Я, кажется, понимаю, в чем дело, — продол­жал Моруорд. — Вы из тех людей, которые счи­тают, что быть счастливыми очень трудно.

Миссис Бэртон изящным протестующим жес­том подняла вверх ладонь.

— Я вовсе не так уж несчастна, — простодуш­но заявила она.

— Но вы равнодушны? Но вам ведь все без­различно?

— Возможно.

— Леди Мортон, — объявила горничная, при­глашая в комнату эту достойную особу. Вскоре после этого мы попрощались, и миссис Бэртон напоследок попросила нас поскорее вновь заглянуть к ней гости.

— Боюсь, ваша подруга окажется весьма тя­желым случаем, — сказал мне Моруорд после того, как мы ушли. — Она окружила себя ментальным панцирем, сквозь который не могут проникнуть даже самые теплые чувства, самые добрые мысли, так что все ее эмоциональное и ментальное су­щество страдает от истощения. Причина этого несчастья — в сочетании страха и тщеславия: она боится чувствовать, боится малейшего отказа, бо­ится жизни вообще, и я думаю, мало надежды на то, что в этом воплощении миссис Бэртон удаст­ся вытащить из той темницы, в которую она себя добровольно заточила, — если только не случит­ся нечто неожиданное.

— Что, например? — поинтересовался я.

— Ну, какое-нибудь глубокое и страстное лю­бовное увлечение, — сказал он.

— О господи! — рассмеялся я.

— Это единственная возможность, — реши­тельно заявил он. — Ее аура — сплошь серый цвет, что означает депрессию, и нужна очень силь­ная волна чувств, чтобы развеять это уныние. Кажется, вы говорили, что миссис Бэртон — вдова, и сдается мне, ей около сорока пяти. Следователь­но, она пребывает между опасным и очень опасным возрастом.

Я рассмеялся.

— На самом деле, — пояснил я, — я не ду­маю, что она вдова: она либо развелась со своим супругом, либо они фактически живут раздельно (у меня весьма смутное представление о ее про­шлом). Поэтому если вы пойдете и посоветуете ей любовное приключение, то можете вовлечь ее в ситуацию, когда хлопот не оберешься, если она официально не разведена.

Он засмеялся своим обычным мягким смехом.

— Друг мой, — сказал он, — вы нередко ока­зывали мне честь, называя меня врачевателем душ. А врачеватель назначает снадобья: одни из этих лекарств сладкие, другие — горькие, кое-какие представляют собой яды, а иные совершенно без­вредны — но в любом случае они направлены на излечение.

— И что же?

— А то, что когда доходит до врачевания душ, — стал он объяснять с серьезным видом, — то часто приходится рекомендовать лекарство, с точ­ки зрения окружающих, отвратительное на вкус. Внешний мир подобен ребенку, которого пустили в лавку торговца лекарственными травами и ко­торый, призвав на помощь свой незрелый ум, про­бует каждую траву, провозглашая ее хорошей или плохой по принципу «сладко» или «горько». Но разве горькие средства не оказываются часто целительнее сладких, ибо ничто не является хорошим или плохим само по себе?

— Продолжайте, — попросил я.

— Предположим тогда, что миссис Бэртон официально не разведена, а просто проживает от­дельно от мужа. Даже тогда ее гипотетический роман с кем-либо, который окружающие сочтут неприличным, — это в данных обстоятельствах единственное, что может спасти ее душу. Сентен­ция: «Желающий спасти свою душу ее потеряет» нередко означает: «Желающий спасти добродетель свою ее потеряет».

— Непосвященные сказали бы: «Опасные те­ории», — ответил я.

— Белладонна — опасный яд, но для гомео­пата это средство во многих случаях просто бес­ценно.

Моруорд замолчал на мгновение, а потом про­должил:

— Жил на свете один неженка. Отправился он как-то раз к индийскому мудрецу и стал спра­шивать, как достичь освобождения. Мудрец, видя, что перед ним весьма слабовольное создание, за­дал ему вопрос: «Ты когда-нибудь лгал?» Моло­дой человек был потрясен и напуган таким во­просом. «Нет», — ответил он. И сказал тогда мудрец: «Научись-ка лгать, и делай это как сле­дует. Это и будет для тебя первым шагом».

Мне следовало бы сказать миссис Бэртон: «Научитесь любить и делать это как следует, дабы развивать свою любовную природу. Научитесь не беспокоиться по поводу того, что скажут окружа­ющие. Это поможет вам искоренять собственное тщеславие и развивать отвагу в сфере морали». Со светской точки зрения — это странная теория, однако с точки зрения целительства — просто бесценная.

Но несмотря на то, что Моруорд считал этот случай практически безнадежным, он с неустан­ным терпением и добродушием готовился вновь нанести визит миссис Бэртон и предпринять еще одно усилие в направлении ее освобождения. И поэтому дней через десять мы еще раз появились на пороге ее дома.

— Миссис Бэртон ушла, — в ответ на мой вопрос сообщила горничная, — но обещала скоро вернуться, а вот мисс Мэйбл и мисс Айрис сей­час дома.

Мы вошли и были приняты бойкими двойняш­ками, с которыми я был знаком гораздо ближе, чем с их матерью. Их на самом деле было настолько же легко «хорошо знать», насколько трудно было поддерживать доброе знакомство с их матерью, поскольку девушки представляли собой определен­ный тип современных молодых леди, почти напрочь лишенных сдержанности. В числе множества черт их характера напрочь отсутствовала такая, как дочерняя почтительность. Ее попросту не значи­лось — разве что это качество «надевалось» как маска, когда присутствовала родительница, а за­тем, когда она исчезала из их поля зрения, тут же «снималось». Они откровенно говорили своим друзьям о том, что считают свою мать большой помехой для себя. Я думаю, они воспринимали ее скорее как неприятную шутку — не более того.

После теплого и оживленного приветствия, ко­торое произносили обе дочери, мисс Мэйбл (ду­маю, это была мисс Мэйбл: они так похожи друг на друга) сообщила нам:

— Матушка наносит визиты. Она терпеть не может наносить визиты — и любит делать то, чего терпеть не может. В этом вся наша матушка, забавные вкусы, не правда ли? Вот бы и нам лю­бить то, чего терпеть не можем делать — тогда бы нам не приходилось выслушивать с утра до вечера о том, какие мы эгоистки.

Моруорд рассмеялся.

— Бескорыстие, — дружелюбно заговорил он, — никоим образом не идет рука об руку с му­ченичеством, хотя заставить людей осознать этот факт очень трудно.

— Ура! — воскликнула мисс Айрис, заламы­вая руки от волнения, — мы нашли еще одну род­ственную душу!

— Какой восхитительный человек! — шепну­ла мне мисс Мэйбл.

— Некоторые люди вбили себе в голову, что да не оскудеет рука угрюмо дающего, — с улыб­кой продолжал Моруорд.

— Так оно и есть, — подхватила мисс Айрис,

— ходи с кислой рожей, делай все так, будто это причиняет тебе боль — и тебя сочтут святым. Покажите мне хоть одного святого с довольной, румяной физиономией!

— Кстати, как ваша матушка? — спросил я.

— Мне говорили, что она подхватила жуткую про­студу.

— О да! — хором ответили двойняшки, а за­вершать фразу мисс Айрис предоставила сест­ре. — Матушка считала себя нездоровой денек-другой — ровно столько, сколько было необхо­димо, дабы вызвать к себе чуточку сочувствия. Сейчас она вновь поправилась и очень занята тем, чтобы не оскудела ее угрюмо дающая рука (тут обе сестры рассмеялись) — благотвори­тельные базары и все такое прочее.

— Я слышала удивительные вещи про вас, — сказала Моруорду мисс Айрис. — Люди говорят, вы переворачиваете мир вверх дном.

Моруорд аж согнулся от смеха.

— Перевернуть мир вверх дном теоретически очень легко, — заметил он, — ведь когда объект кругл, то никто не знает, где у него верх, а где — дно, не правда ли?

Мисс Айрис, вскочив, переворошила горящие угли в камине, давая таким образом выход своей скрытой кипучей энергии. Моруорд по сравнению с ней казался таким спокойным, что я вспомнил высказывание моей сестры про обезьянок в зоо­парке.

— Я вижу, вы довольны жизнью, — сказал Хейг, — довольный человек проявляет большую мудрость.

— Ну должен же кто-то быть довольным, — ответила мисс Айрис. — Матушка смотрит на жизнь мрачно, поэтому нам приходится наверсты­вать упущенное. Она, видимо, полагает, что вокруг все не так, как надо, мы же считаем, что все в по­рядке — от этого жизнь становится интереснее.

— Жил некогда один весьма мудрый человек, — заметил Моруорд, — считавший, что жизнь — слишком серьезная штука, чтобы относиться к ней серьезно. Вероятно, вы понимаете глубину этой ак­сиомы, поэтому живете в соответствии с ней.

— Возможно, понимаем, — ответила она. — Я полагаю, этот мудрец имел в виду, что жизнь так скучна, что надо самим привносить в нее веселье.

— Вижу, вы весьма проницательны, — заявил Моруорд. — По большей части именно это оно и означает.

— Айрис получает высокий балл! — ликующе воскликнула мисс Айрис.

— Пейте еще чаю, — предложила мне мисс Мэйбл, — и налегайте на еду. Мы больше при­выкли к простым чаепитиям, а не к светским вы­крутасам, которые обычно устраивают в гостях.

Но поскольку я и так все это время не от­казывал себе в этом удовольствии (так как мис­сис Бэртон отсутствовала и я не чувствовал на себе ее критического взора), то воздержался от дальнейшего поглощения приготовленных ею ла­комств. И тут в комнату неожиданно вошла мис­сис Бэртон, и, должен отметить, что оживленность двойняшек вдруг сразу улетучилась, как воздух из проколотого надувного шарика. Более того, по­сидев немного с хмурым видом, обе сестры по­старались как можно незаметнее исчезнуть из комнаты.

Миссис Бэртон развлекала, вернее, безуспеш­но пыталась развлечь нас набором шаблонных, никому не интересных замечаний, а затем Мору­орд ухитрился перевести разговор на более полез­ные темы.

— Ваши дочери, — с одобрением заметил он, — радовали нас своим обществом во все время вашего отсутствия. Они обе веселы и остроумны.

— Боюсь, вы им льстите, — возразила она. — Лично я считаю, что было бы гораздо полезнее если бы им удавалось проявлять немножко боль­ше серьезности.

— Это произойдет само собой, когда они ста­нут постарше, — сказал Хейг. — В данный мо­мент их натуре свойственно столько любви, что они счастливы и не будучи, как вы выражаетесь, серьезными. Любовь заменяет им всякую серьез­ность.

— Любовь? — переспросила миссис Бэртон.

— Как у большинства близнецов, между вашими дочерьми наблюдается сильное чувство общности друг с другом. Вам это, быть может, покажется странным, но их любовь друг к другу, существо­вавшая на протяжении множества жизней, и по­служила причиной того, что в этом воплощении они родились двойняшками. (Моруорд бросил на меня взгляд с тем особым огоньком, который так хоро­шо мне был знаком. Этот взгляд говорил: «Теперь будем ее шокировать».)

— Какая забавная мысль, — заявила миссис Бэртон с неодобрительным скепсисом.

— Эта мысль действительно поражает вас сво­ей забавностью? — сочувственно спросил Мору­орд. — Но не странно ли становится нам, когда мы задумываемся о том, что любовь — это про­сто принцип взаимного притяжения и что вся все­ленная связывается воедино благодаря любви? Вот почему любовь — важнейшая вещь на свете.

Миссис Бэртон совершенно не пыталась ос­мыслить эту идею. Она, очевидно, сочла ее «сен­тиментальной».

— Что-то я не вижу в своих дочерях много любви, — с сожалением заметила она, — порой они кажутся мне прискорбно эгоистичными, и мне нередко приходится им об этом говорить. Они так и не усвоили то чувство долга, которое вызывает желание совершать добрые дела.

Моруорд подавил явный смешок.

— Вы полагаете, добрые дела действительно можно назвать добрыми, — умиротворяющим то­ном спросил он, — если их совершают исключи­тельно из чувства долга?

— Не вижу большой заслуги в том, чтобы про­сто делать то, что нравится, — укоризненно отве­тила она.

— Благословенна рука дающего с радостью, — сказал я, ощущая прилив озорства.

— Что означает, — подхватил Хейг, прежде чем миссис Бэртон успела ответить, — что доб­рым делам, совершаемым без любви — грош цена, тогда как чувство любви к окружающим — это уже само по себе доброе деяние, ибо оно подоб­но пище для голодающей души.

Мисс Бэртон выглядела так, словно решила, что этот мир — неблагодарное место. Вот си­дит человек, который сообщает ей, что все ее благие дела не представляют никакой ценности, хотя, по ее мнению, уже сам факт того, что, со­вершая их, она ощущала скуку, является допол­нительной заслугой.

— У вас обоих очень странные идеи, — бес­сильно вымолвила она.

— Видите ли, — стал примирительно объяс­нять Моруорд, — вещи не совсем таковы, каки­ми кажутся. Человек — это не только физиче­ское тело, у него есть еще эмоциональное, менталь­ное, а также духовное тела. Все эти тела являются взаимопроникающими и пронизывают физическое тело. Излучая любовь по отношению к кому-либо, вы на самом деле обогащаете его более тонкие тела, а без желания осуществляя так называемые благие деяния, вы всего лишь оказываете помощь преходящей части человека. Ибо его тонкие тела так или иначе вечны, тогда как его физическое тело через некоторое время умирает. Кормить умирающую от голода материальную составляю­щую человека — согласен, вполне практично, но насыщать внутреннюю вечную суть человека — это еще практичнее, ибо чем длительнее воздей­ствие на предмет, тем больше степень практич­ности воздействия. И хотя делиться деньгами с нуждающимися, отдавая им часть своего имуще­ства, — это, в некотором роде, занятие достойное, однако любить, отдавая им часть самого себя — деяние, неоспоримо более достойное. Вот почему тот, кто способен по-настоящему любить, никогда в действительности не бывает эгоистичным.

Миссис Бэртон не нашла что возразить, по­этому с удивлением взирала на говорившего и молчала.

— «Эгоизм» и «альтруизм» — этими словами люди жонглируют постоянно, — продолжал Мо­руорд, — хотя весьма туманно представляют себе значение подобных терминов. Эгоизм означает со­средоточенность на самом себе. Любить — зна­чит не только концентрироваться на ком-то еще, но и делиться частью себя с тем, на кого направ­ляешь эту любовь. Следовательно, наиболее прак­тичное из всех благих деяний — отдавать все вместе: наши усилия, наши деньги и нас самих. И главное, совершая это, мы пожинаем счастье, ибо любить — значит испытывать самое приятное из всех чувств.

Миссис Бэртон прибегла к тому наигранно-добродушному смеху, к которому прибегают неко­торые люди, когда они с чем-то не согласны, од­нако у них нет под рукой аргумента, чтобы это опровергнуть. Иными словами, она рассмеялась, потому что пребывала в некотором замешатель­стве: ей не хватало слов, чтобы защитить свои убеждения, если их можно было назвать убеж­дениями.

— Вижу, вы считаете несколько безумными меня и мои идеи, — абсолютно доброжелательным тоном произнес Моруорд, — и тем не менее эти идеи старше самого христианства и здравы про­сто до банальности. И чтобы уж быть откровен­ным с вами, миссис Бэртон, — продолжал он уже более решительно, — из нашей с вами недавней беседы я заключил, что вам несвойственно ощу­щение счастья. А вот я счастлив, и первое, чего желает по-настоящему счастливый человек, — это чтобы окружающие также были счастливы. Это вполне тривиальное желание, как и желание по­рекомендовать больному конкретного врача, пото­му что этот врач вылечил вас самих.

— Вы очень добры, — заметила миссис Бэр­тон. Она говорила это со смешком, однако в на­мерениях и в поведении Моруорда ощущалась такая искренность, такая заботливость, что хозяй­ка действительно испытала легкий прилив бла­годарности и не смогла ее не высказать. — И каковы же ваши предписания? — спросила она.

— Побольше свежего воздуха, — просто от­ветил он. — Вокруг нас простираются чудесные долины счастья. Они воспринимаются теми, кто распахивает окна своей души, но недоступны тем, кто держит эти окна закрытыми.

На какое-то мгновение он замолчал, задумав­шись.

— Если ум закрыт, то человек обречен чув­ствовать себя несчастным, ибо на небольшом уча­стке оказывается запертым множество человече­ских печалей. Но стоит только преодолеть за­крытость, устремившись в беспредельность и веч­ность — сколь далеко будут тогда все печали человеческие. Это все равно что вырваться из тру­щоб на простор, под бескрайнее небо, к безбреж­ному океану. Как только вы окажетесь там, на вас снизойдет божественная беспристрастность, и вся­ческое желание критиковать, всякое стремление все вокруг считать неправильным начнет угасать, так как чувства эти ограниченные, ребяческие: вам покажется, что критиковать — это дело бессмыс­ленное. Ваша беда, друг любезный, — добавил он, на мгновение положив ладонь на ее руку, — в том, что вы уверены, будто все на свете дурно (даже беззаботность ваших дочерей). Обратите про­цесс вспять, считайте все правильным — и по­смотрите, каков будет результат. Заверяю вас, вы никогда об этом не пожалеете.

Моруорд встал, чтобы откланяться, тепло пожав руку миссис Бэртон, и хотя хозяйка высказывалась очень мало, я почувствовал, что Моруорд произвел на нее определенное впечатление и что, возможно, однажды она устанет от своей тюрьмы и придет к осознанию его правоты.