Выбор Володина. Экспериментальность идейной коллизии романа

 

Почему этот человек – рафинированный и пресыщенный жизнью дипломат, живущий в основном за границей, не знающий по-настоящему жизни на родине,– решается на столь отчаянный, самоубийственный поступок?

Как этот поступок мотивируется?

Главный мотив, конечно, идейный: нельзя, чтобы Советский Союз и его безумный властитель – Сталин – получили в свое распоряжение атомную бомбу: это будет означать и угрозу всему человечеству, и окончательную гибель надежды на свободу в самой России.

К такому решению подводят Иннокентия Володина три события, три встречи.

Первая – встреча с настоящей, глубинной Россией, которую он увидел случайно во время своего путешествия с любимой девушкой по Подмосковью и олицетворением которой стала для него заброшенная деревня под названием Рождество. Эта деревня, вид ее жалких обитателей дают толчок размышлениям дипломата о ненужности и опасности собственной атомной бомбы для России: «Бомба. Зачем она – Родине? Зачем она – деревне Рождество? Той старухе? Тому залатанному одноногому мужику? Им нужны дороги, ткани, доски, стекло, им верните молоко, хлеб, еще, может быть, колокольный звон – но зачем им атомная бомба?»

Вторая – встреча с миром покойной матери, который он открывает в ее бумагах, книгах – мир культуры Серебряного века, утраченной после революции.

И третья – встреча и разговор со своим тверским дядюшкой Авениром, который следит за политической жизнью страны и хранит у себя отражающие все перипетии борьбы за власть подшивки пожелтевших газет 20-30-х годов. Это он говорит Иннокентию подтолкнувшую того к действию фразу: «Если сделают – пропали мы. Никогда нам свободы не видать».

Он же дает и идеологическое обоснование решению Володина, напоминая известные герценовские размышления, сформулированные в его «проклятых вопросах»:

«Где границы патриотизма? Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство? Пособлять ему и дальше губить народ?»

И Володин решается выдать известный ему секрет советской разведки американцам и тем самым лишить Советский Союз и Сталина атомной бомбы.

В чисто художественном отношении и отчасти в нравственном плане с этой мотивировкой вроде бы все в порядке.

Но есть вопрос, по отношению к этой солженицынской конструкции как будто бы внешний, внехудожественный и потому кажущийся посторонним, не имеющим отношения к собственно концептуальной стороне романа.

Тем более, что этот вопрос старательно обходят и герои Солженицына – все, включая Володина, так же как тщательно обходит его и сам автор романа; условно назовем этот вопрос «вопросом о Хиросиме».

По роману Запад, Америка изначально нравственно лучше, чище, надежнее сталинской России. Поэтому они могут и должны иметь бомбу, а СССР – нет.

Исторические реалии для такой конструкции излишни, они только мешают! Ведь СССР атомную бомбу ни при Сталине, ни после него не использовал. Больше того, взял на себя обязательство не использовать атомное оружие первым (такого обязательства никогда не брали на себя США). Наоборот, США использовали бомбу немедленно, как только она у них появилась, без особой военной необходимости, а исключительно в целях устрашения остального мира, и прежде всего Советского Союза. И не использовалось оружие это в последующем только потому, что его имели обе противостоящие стороны, оно стало главным фактором сдерживания.

Но «фактора Хиросимы», как уже сказано, нет в сознании ни героев, ни автора. Она даже не упомянута ни разу в романе. Разумеется, не возникает и вопроса о том, как поступила бы «благословенная» Америка в отношении своего гражданина, совершившего что-либо подобное поступку Володина.

Это делает исходную идею чисто экспериментальной, крайне схематизирует и упрощает мотивировки характера и поступка героя и лишает роман не только исторической, но и философской глубины, и сводит его проблематику к очень конкретной политической антисталинской идее.

Это – прямое следствие солженицынского взгляда на мир исключительно сквозь прутья тюремной решетки.

Но в конце концов главное в романе – не столько философские и нравственные коллизии, связанные с выбором Володина, сколько собственно сюжетные последствия этого выбора для главных героев, для разрешения их споров и оценки их выбора.

Перед «мудрецами» «шарашки» поставлена задача: найти техническое решение для поимки предателя.

И вот тут каждый из них должен для себя решить вопрос участия или неучастия в этом деле, т.е. вопрос о том, помогать или не помогать тем, кто лишил свободы их самих. Здесь вопрос опять-таки упрощен, сведен к коллизии: я и власть.

А в какой реальной коллизии они участвуют, кого пытается найти власть с их помощью, в чем вина этого человека, им неизвестно, да это их и не интересует.

 

Выбор Рубина

Рубин – симпатичный, добрый, умный человек. Но он слепо подчиняется идеологической абстракции. Все, что не укладывается в марксистские схемы, для него либо не существует, либо является случайностью, «оплошностью истории».

Он филолог, германист, во время войны был майором в подразделении, обязанном вести пропаганду среди войск противника по их моральному разложению.

То, что он оказался в тюрьме, – конечно же, для него, без сомнения, ошибка. И то, что происходит сейчас на воле, в стране и что обсуждают герои: восстановление церкви, борьба с космополитами, – тоже. В соответствии с Единственно Верным Учением – это химеры.

На самом же деле, химеры – это то, чем он ослеплен, чем руководствуется; а восстановление церкви и борьба с космополитизмом прямо угрожают его существованию – его, еврея, полиглота (космополита), убежденного атеиста.

Он и в лагере остается марксистом и советским человеком, и ведет «безысходный яростный спор» с Сологдиным, защищая и идею коммунизма, и власть, которая упрятала его за решетку.

Рубин лично честен. Стукачом быть не может.

Но марксистское мировоззрение и идея социализма, верность этой идее делают его в конце концов виновником гибели Володина.

Он понадобился стране: «разжалованный, обесчещенный, вот понадобился и он! Вот и ему сейчас доведется посильно поработать на старуху-историю. Он снова в строю! Он снова – на защите Революции!»

Для идеи, для страны (а не для Сталина, которого он не любит) – он, не задумываясь, совершает свой выбор: помогает обнаружить автора телефонного звонка в американское посольство по магнитофонной записи голоса.

Это роковой для Иннокентия Володина выбор.

И Володин попадает на Лубянку.

Выбор Сологдина

 

Сологдин сложнее, хотя тоже зациклен, зашорен своей идеей. Он яростный, последовательный враг режима. Все марксистское, советское, социалистическое в любых обличиях он отвергает с порога.

На первый взгляд, этот герой вроде бы «почвенник», даже славянофил. По происхождению аристократ, русский дворянин. Он даже изобрел и последовательно применяет так называемый «язык предельной ясности» – русский язык, лишенный каких бы то ни было иноземных заимствований.

Если русского эквивалента заимствованного слова нет, он создает свой неологизм из русских морфем: как когда-то в начале Х1Х века «шишковисты» вместо «галош» говорили «мокроступы», так Сологдин заменяет любое иностранное слово своим, пусть изобретенным, но русским, например, вместо слова «сфера» говорит: «ошарие».

Власти он враждебен и готов отдать ей свой талант математика только ради того, чтобы взамен обрести свободу.

А русскость его оказывается лишь маскировкой, личиной – до 69 главы («Под закрытым забралом»).

Здесь он вдруг обнаруживает такую же, как к власти, ненависть и к своей стране, и к своему народу, его истории, вплоть до Александра Невского. К тому же, оказывается, он яростный враг православия:

«Все народы, имевшие несчастья быть православными, поплатились несколькими веками рабства! Православная церковь не могла противостоять государству! Безбожный народ был беззащитен! И получилась (с принятием православия С.С.) косопузая страна рабов».

Так чего же стоит такая страна? Стоит ли ради нее погибать?

«Зачем тебе погибать? Для кого? Для безбожного потерянного развращенного народа?»

Сологдин оказывается яростным, последовательным западником, врагом не только атеизма, но и православия, и убежденным сторонником католичества.

В идеологии Сологдина есть отчетливая перекличка со взглядами одного из первых русских космополитов и западников, убежденного католика – Печерина, которому принадлежат следующие стихи:

Как сладостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничтоженья

И в разрушении отчизны видеть

Всемирную денницу возрожденья!

Он тоже делает свой выбор – создает проект «абсолютного шифратора», так необходимый Сталину и министру ГБ Абакумову, и готов отдать изобретение режиму ради своего личного освобождения и ради самореализации в научном творчестве.

Это предельный вариант того типа личности, который «вольная» советская литература в то же самое время нащупывала в жизни в дудинцевских и гранинских «второэтажниках».

Прототип Сологдина Дм. Панин после освобождения сразу же эмигрировал из страны.