Из переписки Репина и Чуковского. Отрывки из дневников писателя. (Публикация Е. Г. Левенфиш)

 

Сохранилась обширная переписка Репина с Чуковским и Дневник Чуковского, многие страницы которого посвящены И. Е. Репину. Эти документы дают возможность узнать много нового о взаимоотношениях Репина и Чуковского, о жизни и работе художника в «Пенатах» на протяжении двадцати лет, иногда день за днем, месяц за месяцем.

В нашей публикации приводятся лишь фрагменты из переписки Репина с Чуковским и из дневниковых записей писателя[151]. ﾊ瑕 浯・ ・趺, ・・ 鈿瑕黑・ ・ ・ ・黑 竟・, ・・ 鍄籵・ ・ ・蒟・, ・ ・ 魵濵 餧韲 頷 蒻琿魲.

Остроумные, живые письма Чуковского полны внимания ко всему, чем жил Репин.

Письма Репина написаны темпераментно, с большой экспрессией. Стиль репинских писем, меткость и своеобразие его языка подтверждают, сколь прав был Чуковский, назвавший одну из глав своей книги «Репин ― писатель».

Из переписки видно, как зарождалась и постепенно выкристаллизовывалась книга Чуковского о Репине. В своих письмах Чуковский постоянно задавал Репину многочисленные и самые разнообразные вопросы; например, в апреле 1926 года он спрашивает Репина об истории некоторых его картин («Не ждали», «Запорожцы») и продолжает:

«Я видел, как создавалась Ваша „Дуэль“, как писались „Черноморская вольница“, „17 октября 1905 года“, „Пушкин на экзамене“, новые „Бурлаки“, новый „Крестный ход “, ― хорошо помню, сколько фигур уничтожено Вами, сколько раз перестраивали Вы всю композицию. Был бы бесконечно благодарен Вам, если бы Вы осветили мне эту сторону дела… Мне кажется, самое важное, что могут записать о художнике его современники, это именно ― о процессах его творчества…»

Репин ответил:

«Я ненавижу писать письма, но Ваши письма меня так поддевают, что я иногда, как и сейчас, бросаю свою обязательную работу и спускаюсь вниз… ответить Вам на Ваши вопросы…»

И дальше весьма характерные для Репина слова:

«Да, Вы совершенно правы: еще бы, ― Вы большой критик, ― остроглазый, проникновенный, ― Вы все видели, все знаете про меня. И я милости не прошу: не жалейте меня, пишите, я так люблю Вашу правду: она талантлива, не банальна и очень остроумна. Весь процесс труженика-самоучки у Вас был на виду, от Вас я ничего не скрывал… Да, Вы живой свидетель, сколько раз я перестраивал свои картины…» [152].

Однако в своей книге о Репине сам Чуковский остается в тени, все, что он делал для художника, видимо, казалось ему салю собой разумеющимся, естественным. И только сейчас, из Дневника и писем Чуковского, стало ясно, как близко он стоял к Репину и как много он значил в жизни старого художника.

Когда 16 января 1913 года стало известно, что маньяк Балашов изрезал картину «Иван Грозный», которая, казалось, была безвозвратно утрачена, потрясенный Чуковский первым прибежал в «Пенаты», к Репину. Он же первым откликнулся на это событие статьей «Безумие»[153]. ﾎ・ 趺 ・魵鮏齏 韈 ﾊ・琿・ 蒡 ﾏ褪褞碯・ 鉞珞胛 ・ ﾌⅲ・・ 蒡跫韭・. ﾎ・ 趺 糂褪齏 ﾐ襃竟・ ・ 粽鈔湜・, ・・褊濵胛 ・, ・ ・竟・ 碯蒟・ 珞籵浯. ﾒ魲萵 趺 ﾐ襃竟 蒟・・ ・ 湜・ 鵰・ ・魵韲・ 糀褶瑣・湜・. ﾂ ﾄ淲粹韭・ ﾊⅱ淲・ ﾈ籵濵粨・ 鈞・・:

«Репин о И. Е. Цветкове [154], ・魵黑 礪・: 燾・ ・ 砒鈔・隆; 褥・ 磊籵・ ・裝・跖 褌・ 浯 糺碚・ (鈞 鮏炫 炫) 葢・ 齏・ ・ ・竟・, 淲・褌褊濵 糺砒・ 蓼・.

Я спросил его ― как его встречали в Москве? Он: „колокольного звону не было!“ [155]

Чуковский сопровождал Репина в Москву, когда после реставрации картина „Иван Грозный и сын его Иван“ была торжественно вновь открыта для публики.

Чуковский бывал в „Пенатах“ в памятные дни, когда Репин, не признававший никаких юбилейных торжеств, никого не хотел видеть. Так, 1 ноября 1913 года Чуковский был приглашен к Репину и провел с ним весь вечер. Вот что он написал тогда об этом вечере:

„У него лицо ― именинное. Даже одет не no-буднему. Говорит: поздравьте меня.

— Что такое?

— Сегодня у меня торжество.

— Какое торжество, Илья Ефимович?

— Сегодня ровно полвека, как я мальчишкою приехал в Петербург. Этот день для меня величайший. Я каждый год его праздную… Садитесь, напьемся чайку. Вот сладенькое, вот салат, вот капуста.

А где же венки, поздравления? Где депутации, телеграммы, ораторы? Где репортеры, фотографы? Где юбилейные адресы? Где Академия художеств? Где товарищи, ученики, почитатели? Ведь только шепни по секрету, что сегодня юбилей Ильи Репина, и вся Россия кинется сюда, на эту маленькую финскую станцию, всю ее засыплет цветами. Ведь столько накопилось у России нежности, восторга, любви, благодарности к своему единственному гению, столько неизлившихся чувств, что стоит лишь дать им исход, открыть для них какие-то шлюзы, и хлынет целый потоп славословий, величаний, приветов…

Но тихо на маленькой станции. Даже собаки не лают. Даже самовар не шумит. За столом ― вместо всяких Шаляпиных, Суриковых, ― сидит девочка-чухонка, прислужница, и кухарка Анна Александровна. Они степенно жуют, переглядываются.

А Репин, улыбаясь, вспоминает, как пятьдесят лет назад он ехал на мальпосте в Москву, на крыше дилижанса, рядом с кучером:

— Только и радости было, что вывернет куда-нибудь в канаву, тогда немного разомнешься, согреешься. А то сиди на морозе скрюченный, день и ночь без движения, без сна. <…>

Так и прошел юбилей. Разыскали бутылку вина, и непьющий юбиляр кокетливо чокался с нами ― корочкой черного хлеба. После чего наши дамы опять удалились на кухню, а виновник торжества взял фонарик и пошел проводить меня до дому. Шутка ли! Ведь я был единственный представитель всей культурной России на этом небывалом торжестве “!»[156]

В августе 1914 года Репину исполнялось 70 лет. Вместо торжественного юбилея Репин мечтал о создании на родине, в Чугуеве, разнообразных мастерских, в которых все желающие могли бы обучаться всевозможным ремеслам, мастерству, прикладному искусству. Чуковского также увлекла эта мысль, которую позднее он сам назвал «запоздалым фурьеризмом». В частых разговорах они строили планы, Репин рассказывал о своих проектах. Предупреждая его желание, Чуковский опубликовал статью «Как надо чествовать Репина», которая заканчивалась словами: «За границей давно уже принято подносить юбилярам виллы с оливами, лаврами, миртами: „Вы трудились, а теперь отдохните!“ ― но Репин и в семьдесят лет так кипуч ― неиссякающе бодр, что мечтает об исполинском труде, как о несбыточном счастье. Не вилла ему надобна, а мастерская! Доставим же ему это счастье, воздвигнем же ему там, над родной рекой, это волшебное здание… ― впрочем, нет. не ему, а себе: ведь, как это будет хорошо для России, если и вправду создастся эта народная, трудовая, рабочая академия прикладных художеств. Шлите для Репинского „Делового двора“ все, что можете, хоть копейки, хоть гривенники: пусть эта вольная народная школа труда имени народного гения будет создана самим же народом!»[157]

Статья эта была для Репина сюрпризом, и, прочитав ее, он пишет восторженное письмо автору:

«Дорогой Корней Иванович.

Вашим лебединым криком на всю Россию, в пользу моего „Делового двора“, даже я сам возбужден и подпрянул до потолка! Уже полез в карман доставать копейки… Ах, какое счастье читать даже самое простенькое выступление истинного таланта! Все вокруг вырастает в необъятное животрепещущего значения.

Спасибо Вам, дорогой мой! Как я утешен Вашей близостью ― даже Вашего жилища: сейчас прочитал вырезку из Русск[ого] Слова [158] ・ 鴒瑰 趺  ﾂ瑟 ・・ 粽ⅱ・ ・ ⅳ ﾂ瑰 琅・鈔濵胛 ・魲・ 濵 糅褌褊濵・ ・・ ・!!! ﾄ趺・ 髜湜・ ﾂ瑰 ・ 糂裨 蔘 硴璢鮏瑩! ﾁ・胛萵・ ・ 湜鉤韲 ・・・黑.

Ваш Ил. Репин» [159].

В 1914 году Шаляпин дважды (в феврале и в марте) гостил в «Пенатах». Репин писал его портрет. О том, что Шаляпин собирается приехать, Чуковский узнал от Репина и в тот же день записал:

«Он (Шаляпин. ― Е. Л.) на лиловой бумаге написал… из Рауха письмо. „Приехал бы в понедельник или вторник ― может быть пораскинете по полотну красочками“».

Текст известного телеграфного ответа Репина сохранился в архиве Чуковского: «Пасхально ликуем готовы дом мастерская краски художник понедельник вторник среду. Не сон ли. Репин» [160].

«…Вчера в 12 ч. дня, ― продолжает запись Чуковский, ― приехал Шаляпин, с собачкой и с китайцем Васильем. Илья Ефимович взял огромный холст ― и пишет его в лежачем виде. Смотрит на него Репин, как кошка на сало: умиленно, влюбленно. А он на Репина ― как на добренького старикашку, целует его в лоб, гладит по головке, говорит ему баиньки…

Показывал рисунок своего сына с надписью Б. Ш., т. е. Борис Шаляпин. И смотрел восторженно, как на сцене. Илья Ефимович надел пенсне: браво! браво!..

…воскресенье. Утром зашел к Илье Ефимовичу ― попросить, чтобы Вася отвез меня на станцию. Он повел показывать портрет Шаляпина. Очень мажорная, страстная колоссальная вещь. Я так и крикнул: А!

— Когда Вы успели за три дня это сделать?

— А я всего его написал по памяти: потом с натуры только проверил» [161]

Из Дневника Чуковского мы узнаем о дальнейшей судьбе этого удачно начатого портрета, судьбе, характерной для многих последних работ художника.

В 1917 году Корней Иванович ненадолго приехал в Куоккалу, навестил Репина, и тот показал ему свои новые картины:

«… он вытащил несуразную голую женщину, с освещенным животом и закрытым сверху туловищем. У нее странная рука ― и у руки Собачка. Ах, да ведь это шаляпинская собачка! ― воскликнул я. ― Да, да… это был портрет Шаляпина… Не удавался… Я вертел и так и сяк… И вот сделал женщину. Надо проверить по натуре. Пуп велик.

— Ай, ай! Илья Ефимович! Вы замазали дивный автопортрет, который сбоку делали на этом же холсте!! ― Да, да, долой его ― и как вы его увидали!

Шаляпин, переделанный в женщину, огромный холст ― поверхность которого испещрена прежними густыми мазками.

Про женщину я не сказал ничего…» [162].

 

В конце 1913 года жена Репина Н. Б. Нордман тяжело заболела и уехала лечиться в Швейцарию. Репин остался один. В эти месяцы он много работал над своими воспоминаниями, которые должны были выйти в издательстве Сытина.

«Чуковский, ―  писал Репин Нордман, ― бывает у нас каждый день. Мы разбираем и регистрируем мои альбомы для сытинского издания…».

Однако Чуковский, занятый ежедневной газетно-журнальной работой, вынужден был иногда прерывать свои занятия с Репиным. Тогда они обменивались короткими записочками.

«Быть у Вас сегодня не могу: увлекся одной литературной работкой, боюсь остынуть; уверен, что Вы поймете этот резон и ― простите. По той же причине завтра лишу себя великого счастья ― поехать с Вами в город к Елене Павловне [163].

Денег нет ни копейки: нужно кончить срочную статейку. К воскресению закончу, ― и снова я Ваш…» [164].

Репин ответил:

«Не могу скрыть, что без Вас скучновато; но я утешен в высшей степени известием, что Вы работаете. Для этого я готов претерпеть огромную разлуку. И вообще, я ведь со своим товаром не тороплюсь, и Вы, ради Господа, не запускайте свои дела…

А я, гл[авным] обр[азом], хотел, чтобы Вы лично сошлись с Дм[итрием ] Стасовым: у него есть огромный запас моих писем; к нему уже прилип Б. Лопатин [165], 濵 裙・ 裝魵琿・ 磊 ⅳ籵蒻 ⅳ ・胛 ・琿 ・, ・ ・萵 褌・, 糂・ 粹・ 淲 ⅲ頸・, 萵 ・ 淲 瑜璧頸・ ・ 湜・ [166].

 

Из переписки ясно также, что Чуковский принимал самое деятельное участие в подготовке специального юбилейного репинского альбома (к семидесятилетию художника). Альбом вышел приложением к журналу «Солнце России».

Чуковский пишет Репину:

«Сижу дома и читаю альбом вырезок о Ваших работах [167]. ﾎ犱 ・頸褄・・. ﾑ鸙煜・ ﾐⅲ・ 浯・・, ・ ・ ・・ 韲・ 胙瑶韋 蓁 ・瀨・胛 ﾌ. ﾎ湜 ・顏・・ 鈞 湜・ ・粢・.

Ваш Чуковский.

Приду за новым альбомом»[168].

В это же время Чуковский работает над изданием своих переводов Уитмена, а Репин пишет предисловие к этой книге. Репину было особенно дорого то, что Уитмен не придавал ни малейшей цены «косметическим» прикрасам поэзии, дешевому щегольству внешней формой.

Осенью 1917 года Чуковский с семьей уехал из Куоккалы в Петроград ― его детям надо было учиться. Вскоре закрылась граница, которая разделила его с Репиным. Теперь их связывала только переписка. Письма стали подробными, длинными.

Не скрывая трудностей, которые приходилось переживать, Чуковский в письмах рассказывал о той напряженной творческой жизни, какой жил тогда революционный Петроград.

«Здесь в Питере очень тяжело, но все же не так плохо, как пишут в газетах. Я думаю, что, если бы Вы жили в России, Вам было бы очень хорошо. Ваши картины, этюды, эскизы страшно ценятся… Никогда еще Ваша слава не гремела так, как теперь. Я здесь часто видаю Бенуа, Добужинского, Вл. Маяковского, Сомова, ― все они в хорошем положении… Мы живем не сытно, но дружно. Все работаем. Я служу в издательстве „Всемирная литература“, заведую английским отделом ― вместе с Горьким, ― который делает здесь много добра…» [169].

Через два года:

«Здесь художественная жизнь кипит. Музеи пополнились. Было несколько выставок: Замирайлы, Альберта Бенуа, Добужинского… Кустодиева. Выставка Кустодиева имела огромный успех… [170] ﾏⅸ 糂・ 蒡跫韭・ ・ ・ 瑣・炫 碚. ﾄ髜竟韜 蒟・褪 ・・ ・ 蒟・・ ・ ・褥瑟・ ﾋ璞瑩魲^о [171], ﾗ襄・竟 髜・跛・ ・ 胛萵褊燾・ ⅵ頽鞨・燾・ 韈萵湜・; ・ ﾝ頸琥・ ・ ﾐ黑 ・鈑蜈 ・魲・ 濵糺・ 粢・. ﾕ湜・ ・褂湜・. ﾑ・跖・ ・褂湜・. ﾏⅱ蒡・ 髜銹魵隆. ﾂ 淲・・ 鸙瑾 ・襃鮏・・ 頌 ・・ 跖粽・・.

 

И тут же, снова, как обычно. Чуковский просит Репина написать о себе, о своих работах. Становятся более понятными благодарные слова Репина в ответном письме:

«За все художественные новости, за успехи Кустодиева и др[угих]… Особенно за музей я радуюсь и благословляю его судьбу» [172].

 

В другом письме Репин писал:

«Какая мне радость! Дорогой, милый Корней Иванович, какое счастье ― Ваше письмо (дюжина восклицательных). И как я рад писать Вам и для Вас…

О, вы живой свидетель моего калейдоскопа в работах… О, здесь в Куоккала, Вы были самым интересным мне другом. ― Разумеется, и всю книгу ― какая она есть ― вся Вами взмурована: Вы были самой животворящей причиной ее развития. Вам известна вся ее подноготная…» [173].

 

В музее «Пенаты» хранится автопортрет Репина тех лет (1920 г.). Он достаточно красноречиво свидетельствует о том, что переживал старый художник, один, в занесенном снегом доме, окруженный людьми, чуждыми ему по духу. Можно представить себе, что значили для него письма из России и как он был взволнован декабрьским письмом Чуковского:

«Вы должно быть знаете, что я в Доме Искусств [174] 鵰・ ・褶褞 ﾐ襃竟燗, ・・ ・ⅹ褄 ⅸ褊・ 鮻鞣・澵・. ﾏⅲ・ 蒡粽・濵 ・・・  ﾍ. ﾐ琅・籵 ・ ・淲・ⅳ韭魵・ ﾃ竟聰 [175], 糺齏・ ﾂ褞・ ﾈ・竟顆浯, ・ⅸ頸琿・ ⅳ粲・ 韈 ﾂ璧頷 ・・ ・ 韲褄・ 碚・・ ・・. ﾑ・・ 粽ⅱ趺澵・, ・・褊濵. ﾏⅲ・ 糺齏  ・ ・ 蒡・濵 磊  髜 ・碚紆 ・ ﾂ瑟 鶴・・ ・・ ・ 胛粽・ 胛・, 砒ⅱ蒡・ ・ 粡粽・魵瑙濵. ﾂ 硴璢鮏瑩齏・ 浯・ 鈞 ・ 粢・ ・ ・ ・ 粮褥  糂褌 鈞・・ 珞齏・ ・・, ・・ ・・ ・ ・齏璢・・ ﾍ褶裙・ ・ 胛粽, ・ 粢 ⅱ ・ ⅳ萵・ ﾂ褞・ ﾈ・竟顆淲・

 

Коллективное письмо, о котором упоминает Чуковский, сохранилось в архиве «Пенатов». Оно рисует настроение репинского вечера и тогдашнюю обстановку в Петрограде. Вот отрывки из него:

«Мы, Ваши поклонники, друзья, собрались в Доме Искусств 12 декабря 1921 г. на вечере, посвященном Вам; мы счастливы, что могли провести несколько часов в духовном общении с Вами.

Соскучились по Вас. Пришли со всех концов города пешком в метель и вьюгу, чтобы побеседовать о Вас и услышали Вас в Ваших письмах, прочитанных Верой Ильиничной…»

Свое письмо о репинском вечере Чуковский заканчивает словами:

«Очень грустно, что Вас среди нас нет. Только на „Вечере Репина“ я понял, как Вас любят… Было бы чудесно, если бы Вы приехали сюда хоть на краткий срок. Ведь живет же здесь Кони ― безбедно, в полном довольстве. В Академии художеств, в художественных школах всюду лозунг: „назад к Репину“, а Репин где-то в глуши, без друзей, в темноте. Мне это больно до слез» [176].

В том же письме, возвращаясь к изданию репинских воспоминаний, Чуковский предлагает печатать их отдельными выпусками. Репину понравился этот замысел. В 1922 году в издательстве «Солнце» Чуковскому удалось опубликовать первый выпуск ― «Бурлаки».

Из месяца в месяц Чуковский продолжает писать Репину про общих знакомых, про художественные выставки, про литературные новости.

«…Если Вас интересуют прежние знакомые, могу сообщить Вам, что Федор Кузьмич Сологуб потерял жену, Чеботаревскую, она утонула; он живет грустно и трудно, не может утешиться. Комашка [177] 頸 浯 ﾔ瑩粽・ 鈞粽蒟,  鵰・ 裙・ ・ ・ ﾗ襄・竟・. ﾊ・・ 淲萵粹・ 裼蒻・ ・ ﾌⅲ・・, ・ ・・韋, 韲褄 魲・隆 ・・; ・・湜 ﾎ・聰 ﾔⅱ・ 浯・・ 蓖鐱 粽黑竟瑙・ ・ ﾗ頌・・粢, 聿・ ・萵褪 ・魲・ 裙・ 韈湜・, ・ ・鞣鮏頸 裙・ ⅳ鍄糺 ・ ﾂ瑰 [178]. ﾂ璧・ 韲 湜・聿・ 襌・ ・ 淲 胙褌褄・ ・ ﾐⅲ・, ・・ ・. ﾒ・- ﾂ・ ・蒡籵・ 磊, 褥・ 磊 鞴褄・ ・ ・鈑・ ﾀ・・瑙蓿・ III-胛 [179]. ﾁ・胛萵・ ﾍ褞琅魵黑^у [180] ・ 蓿韲 ・ⅲ粢澵隯 粹頸褄・ ・ ・・裲・ ・鈑 鵰・ ・ ・・ 蒻粹隆 ・・蒡・, ・・ ・・ ・蒟・, 鸙・・ ・・褊濵胛 ⅳ濵湜 ・ 頌・・. ﾒ襃褞・ ・ ・鈑・ ・  蒡 粢 蒟跿・・ ・磅頸褄闢, ・・ 糂褌 趺・・ 砒鈔鰀・鈕濵 萵・ 髜・褊・ｻ [181].

«…Здесь опубликована сейчас переписка душителя Победоносцева со старшим дворником ― Александром III. Оказывается, оба они терпеть Вас не могли. Победоносцев ругает Вас всячески за картину „Иван Четвертый и его сын“. Царь ― тоже» [182].

Прошло более семи лет с тех пор, как Чуковский уехал из Куоккалы и не виделся с Репиным. Все это время он не оставлял надежды опубликовать репинские воспоминания. Чтобы добиться согласия автора на это издание, он стремится побывать в «Пенатах» и хлопочет у финских властей разрешение «на два месяца приехать в Куоккала для посещения Ильи Ефимовича Репина».

«Чуть только я получу разрешение, ― пишет Чуковский Репину, ― я двинусь в путь… Мой чемодан уложен, я купил себе валенки и финскую шапку и мечтаю в первых числах января, „Богу соизволяющю“, вернуться к Вашим (и моим) Пенатам.

О, как много у меня есть интересного для наших будущих бесед, ― как хочется мне увидеть Ваши последние произведения, о которых знаю только понаслышке».

В том же письме Чуковский касается и главной цели своей поездки:

«Вы пишете, что сомневаетесь, выйдет ли Ваша книга. Я могу поручиться Вам, что книга выйдет, если Вы этого захотите. Я добился того, что ее разрешили печатать по старой орфографии [183], ・ ・・ ・鵫 砒蒟 ・跿 ﾂ瑟, ・・・ ・・ ・瑙. ﾌ淲 ・ , 髜・ ﾂ璧・ ・鞳・ 糺・ ・・ ﾂ璧裨 跖鈿・, ・  ﾂ瑟, ・ 蒡鞳炫 胛, 褥・ ﾂ・ ・ 胛 鈞ｻ.

И снова Чуковский, стремясь убедить Репина, что он не забыт, что на родине его помнят и ценят, сообщает художнику:

«Сейчас, говорят, в Москве Луначарский читает лекцию „Репин, как социолог“. Содержания лекции я еще не знаю, но говорят, Луначарский вообще восторженный Ваш поклонник» [184].

Препятствия были наконец преодолены, и Чуковский записал в своем Дневнике:

«Я в Куоккала. Вчера приехал… Ехал я в Куоккалу с волнением, ― вспоминал, всматривался, узнавал; снегу мало, дорога сплошной лед; приехав в дворницкую к Д[митрию] Федосеевичу [185], ⅲ濵粨・ ・ 淲胛. ﾍ・ 淲 鈞 湜 浯 ・・. ﾍⅸ・ 糂・, 鮏褄・ ・ ・ ・・ 浯 ・瀨・ 萵. ﾂⅱⅳ・ 濵糺・, 濵・ 蓿鵫, ・ 粹 糂・ ・-瑩黑・, ・・ 炅瑙 (碯蔗・ ・・ 濵聰・ 瑯・), 萵趺 ⅸ褞湜 蒟紆裘  趺. ﾁ隝  ・ ・ ・ 浯 萵 ・ ・魵琿鞣琿・ ・ 裙 ・ 粽・ ・・瑣・, 聿・ 磊・ ・・ ・礪淲・, ⅲ・ 葢・-・ ・・・, ⅲ・ 鸙 萵 蓿瑙隆 蒻籵・, 粽・ 蒟・, 粽・ 鈿瑟褊頸隆 ・褞 ・ ・ ・ ・趺, ・ 鴒瑰 糺砒跖・ ・・犱・・ ﾊ鸙褊・・ ・ ・・犱・・ ﾋ鞴・驟 ﾂ・ 濵 ・・ ・炫・ ・ ﾐ襃竟・ ・・・- 淲鮏鸙韲隯 ・肬頸黑. ﾟ 淲鸙・・ ・ 鈞蒻・ ・ 淲・ ・ ・. ﾔ. ﾄ. (ﾑ瑙魵. ・ ﾅ. ﾋ.) 胛粽・ ・・, ・ ﾂ褞・ ﾐ襃竟・ ・・ 淲・ ⅸ褊・ 浯鞣琿・ ﾈ・ ﾅ・粨 ・ⅳ鞣 ・・, ・ ・ ・ 萵趺 糺肬琿 裹 韈 ・・瑣・.

Ну, был я у Ильи Ефимовича… Как увидел я ноги (издали) Ильи Ефимовича (он стоял в комнате внизу), я разревелся. Мы почеломкались. „Терпеть не могу сентиментов, ― сказал он. ― Вы что хотите, чай или кофе?..“ Я всматривался в старика. На вид ему 67–68 лет. Щеки розовые, голова не дрожит. Я высказал ему свою радость, что вижу его в таком бодром состоянии. ― Ну, нет, я развалина, однако живу ничего. Только волосы у него стали белее ― хотя нет того абсолютно белого цвета, какой бывает у глубоких стариков… Очень заинтересовало его мое предложение ― предоставить Госиздату издать книгу его „Воспоминаний“… Потчевал он меня равнодушно радушно ― и кофием, и чаем, и булками. Пишет портрет какой-то высокой девицы… Понемногу он разогрелся и проводил меня гораздо радушнее, чем встретил: отменил какую-то работу, чтобы провести со мной послеобеденное время. Расспрашивал о Луначарском ― что за человек. „Так вот он какой!“

Во время беседы ― как всегда ― делал лестные замечания по адресу собеседника:

— О, вы так знаете людей.

— О, вы остались такой же остроумный, как прежде. (И проч.)

И как всегда ― во время самого пылкого разговора ― следит за мелочами всего окружающего. Вот принесли дрова!.. ― Куда вы уносите чайник? В мастерской наверху у него холодно, он работает внизу в столовой. На нем потертое меховое полупальто. Жалуется на память: „ничего не помню“, но тут же блистательно вспомнил имя отчество Штернберга [186] 淲鸙・・ ⅳ粲魵 韈 ・頷 淲萵粹頷 ・・ ・ 淲・ ・ ・・

В тот же день Чуковский снова приходит в «Пенаты» и, как в прежние времена, читает Репину вслух:

«Я читал из Горького „О С. А. Толстой“

…Послушал „Ибикус“ Толстого [187] ・ ・鵫・, 碚鳰 ・ ・, ・ 濵 糀褶瑣・湜 ・・. ﾍ・ 鈞 ・・ ﾋ. ﾀ淸裘・ 蒡珞齏・ 褌・ 頌澵鮱 浯琥蒟湜・. ・・, ・・ 肄湜琿・・! ﾇ瑟褶瑣褄・・!・ ・ 粽・・ ・ ・ ・粽蔘 ・・ ﾀ浯瑰韋 ﾍ韭鸙瑯粹・ ・ 炫. ﾕⅶⅳ琿 ⅳ ・趾鵫 ⅲⅳ・ ﾋ. ﾍ. ・・, ・・・ 磊・ ・・濵・ 銜褄顋・ ・ 裙・ ・燾. ﾄ黑 銜褊 ・ 糂褌, 粢 ・魵琿齏・. ﾓ ・・ 鈕褥・ 磊籵・ ﾀ澵・ ﾈ・竟顆浯. ﾏⅲ・ ・ ・煥・. ﾟ ・ 裙・ ・ ・ ﾀ澵・ ﾈ・竟顆燾: ・・, 萵,  褄琿 裹 ・・, 濵 ・・ ・ 褄^“ [188]. ﾎ碚 糂襄 ・鮏瑙燾・ ・竟瑾 ・ 糂裙萵 胛粽 ・, ・ ・ ｻ[189].

Из Куоккалы Чуковский пишет П. И. Нерадовскому:

«…когда я изложил ему (Репину ― Е. Л.) наш план (об издании его книги в Госиздате), он вначале отнесся к этому плану весьма горячо: „Это вы мудро придумали“.

Но прошло два дня и, под влиянием окружающих, в особенности своей дочери Веры, Илья Ефимович круто переменил свое отношение к плану: „Нет, нет, нет“… Как я ни возражал, он уперся на своем: „Всю книгу нужно переделывать“.

Дело в том, что в руках у Ильи Ефимовича ― некорректированные оттиски этой книги, он же воображает, что это ― книга в окончательном виде, и естественно раздражается, встречая опечатки, которых в окончательной редакции нет… Я не хотел раздражать Илью Ефимовича и потому прекратил разговор… Я уверен, что это временный приступ „великого гнева“. Надеюсь, что неудача моей миссии всецело зависит от неприязни ко мне, которую питает его семья. Уверен, что, например, И. Я. Гинцбург (которого он ждет с нетерпением) ― будет гораздо удачливей меня» [190].

 

Чуковский все сильнее ощущает неприязнь семьи Репина.

«Юрий и Вера, ― подчеркивает он в своей дневниковой записи, ― как подпольные, озлобленные, темные, неудачливые люди предпочитают обо всем думать плохо, относиться ко всему подозрительно, верить явным клеветам и небылицам… Самое неприятное то, что влияние этих людей сказалось и на отношении Репина ко мне…

В первое время он согласился напечатать свои „Воспоминания“. Теперь его свите померещился здесь какой-то подвох, и все они стали напевать, что, исправляя его книгу, я будто бы погубил ее. Со всякими обиняками и учтивостями он сегодня намекнул мне на это. Я напомнил ему, что моя работа происходила у него на глазах, что он неизменно даже преувеличенно хвалил ее, восхищался моими приемами, что на его интонации я никогда не покушался, что я сохранил все своеобразие его языка. Но он упорно, хотя и чрезвычайно учтиво, отказывал: Нет, этой книге не быть. Ее нужно напечатать только через 10 лет после моей смерти.

Так как корректура его экземпляра весьма несовершенна, он считает, что все ошибки наборщиков принадлежат мне…

Он упорно стремился прекратить разговор всякими любезностями и похвалами: „О, вы дивный маэстро“ и проч.

— Заговорили о Сергееве-Ценском. „О, это талантище. Как жаль, что я не успел написать его портрета. Замечательный язык, оригинальный ум“ [191].

Чуковский, разумеется, интересовался тем, какие картины создал Репин за эти годы. Об этом он пишет Нерадовскому из Куоккалы:

„Новых вещей у него много. О них при свидании. Среди них наиболее заметное полотно: местный священник в алтаре на коленях (портрет, масло)“[192].

В другом письме к Нерадовскому Чуковский подробно перечисляет картины Репина, висящие в „Пенатах“. Перечень картин, которые он увидел в столовой репинского дома, Чуковский заносит и в свой Дневник. Там же ― приметы тогдашнего репинского быта:

„Коновязь цела старая ― теперь уже лошадей так мало, что дорогу не заезживают.

Голубятня [193], 聿・ ﾐ襃竟 頸 ・ ・・ ・ 珞胚 ・ ・.

Скуфейка высокая ― парусиновая вышитая ― голова мерзнет с тех пор, как был голод…

Уплотнился ― в одной комнате и кровать, и обеденный стол, и кабинет, и отчасти мастерская. Бывшая спальня превращена в мастерскую“.

 

Накануне отъезда из Куоккалы Чуковский записывает свой последний разговор с Репиным:

„Я сказал Илье Ефимовичу, что завтра хочу уехать и прошу его рассказать мне подробнее о своем житье-бытье. Ну что же рассказывать! Очень скучно здесь жилось. Самое лучшее было время, когда была жива Наталья Борисовна, когда Вы тут жили… Тогда здесь было много художников и литераторов. А потом никого“ [194].

Через несколько дней после отъезда из Куоккалы, уже в Хельсинки, Чуковский получил письмо от Репина. Тон письма такой, словно никакой размолвки и не было.

„…Вот радость: что вы заедете ко мне? ― спрашивает Репин. ― Неужели проскочите?.. А сколько было вопросов!! Заезжайте. Теперь ведь уже в последний“ [195].

Репин был прав ― их свидание и в самом деле оказалось последним. Чуковский тотчас ответил на репинское письмо:

„Нет, нет, дорогой Илья Ефимович, в Куоккала я больше не ездок!“ Чемоданы мои уложены, билет куплен, сегодня я уезжаю в Россию. Жаль, что я так поздно узнал о Вашем желании снова повидаться со мною. Я, конечно, изменил бы свой маршрут. Теперь нельзя.

В Куоккале мне было неуютно. Терпеть не могу шептунов, трусливо клевещущих у меня за спиною. Бабьи дрязги вызывают во мне тошноту. Я надеюсь, что скоро мы увидимся с Вами в Петербурге при других обстоятельствах. Пойдем по музеям, побываем в Эрмитаже, в опере… Здесь я нашел истинный клад: мои письма, бумаги, картины, которые считал безвозвратно утерянными. Особенно много Ваших писем; я прочитал их подряд ― какие они юношеские, мажорные, огненные! Также сохранились корректуры Ваших „Воспоминаний“, множество фотографических] Ваших портретов и проч. Цел также и мой портрет Вашей работы (фотографический] снимок, корректированный Вашей рукой), целы и письма Натальи Борисовны. Спасибо добрым людям, сохранившим для меня это добро! Много фотографий моих детей, все мои дневники, письма Льва Толстого, Куприна, Мережковского, Блока, Леонида Андреева, Валерия Брюсова ― все цело, все вернулось ко мне. Сохранился и Ваш фотографический портрет, подаренный Вами Марье Борисовне [196] ・ 蒟犱 裹 韲褊竟. ﾂ   粹魵・ ⅱ籵・, 鉋碣琿, ・ 鮻齏 ・ ・ ・ 粢銛 蒡・・. ﾄ魵裼・ ・?

Был я здесь в картинной галерее. Очень хорошо повешен Ваш автопортрет (вместе с Натальей Борисовной) [197]. ﾟ ⅳ・  ・竟・, ・・ 濵糒; ・ ﾂ瑰 ・・ ・・ 裝・ ・魲頷 蓿頷, ・ 鈕褥・ 糺鞳・ ⅸ褊・

Вся стена Ваша в этом музее напомнила мне давние „Пенаты“. Вот „русская Мона Лиза“ ― не помню как ее фамилия [198],― вот „хлопец“ Кузнецова, вот Куликов, вот Кустодиев. Все это знакомо мне уже тысячу лет. Одно ново: ваш эскиз, исполненный чернилами: не Минин ли среди народа? [199]

Впрочем, есть и еще новость: я узнал, что по-фински Вас нужно величать I. R&#196;PIN. Так значится под Вашими картинами и под бюстом Толстого.

Так напишу и я на конверте.

Ну, до свидания. Черкните мне несколько строк в Петербург. И не забудьте своего обещания: прислать мне еще несколько Ваших портретов самого последнего времени…» [200].

 

В одном из следующих писем Репин снова высказывает сожаление:

«Как жаль, что Вы так скоро исчезли отсюда. У меня было столько вопросов к Вам.

Теперь я здесь уже давно совсем одинок; припоминаю слова Достоевского о безнадежном положении человека, которому „пойти некуда“. Да, если бы Вы жили здесь, каждую свободную минуту я летел бы к Вам: у нас столько общих интересов… А главное, Вы неисчерпаемы, как гениальный человек, Вы на все реагируете и много, много знаете, разговор мой с Вами ― всегда ― в запуски ― есть о чем…» [201].

 

В то время, когда Репин писал это письмо, в Ленинграде шла подготовка к юбилейной репинской выставке. В 1924 году ему исполнилось восемьдесят лет. Труд по организации выставки взял на себя П. И. Нерадовский, который заведовал тогда художественным отделом Русского музея.

«Застал я Петра Ивановича за какими-то чертежами ,―  пишет Чуковский Репину, ― он как раз распределял Ваши картины для предстоящей Репинской выставки. Распределяет он превосходно, с огромным вкусом и тактом, „по-петербургски“. Посмотрели бы Вы, как развешены у него картины А. А. Иванова (этюды, полученные от Боткина). Как великолепно распределены в отдельном зале картины Брюллова! А Венецианов! А Боровиковский! Он говорит, что в Москве на Репинской выставке [202] ﾂ璧・ ・竟・ ・粢燾 瑟濵, ・澵・, ・・-・・, ⅳ胛 ・・ ・魲・ ・鵰胙琿・. ﾒ瑕魵 ・ ・ⅲ・糂・・ 齏・. (ﾂ ﾌⅲ・・ ・粢・ 淲 鈿瑯・, ・ 裨 趺濵・ ・ 跖粢・, 鸙・・ ・ 淲胛 蒟・ ・ ・. ・. ﾍ褞珸砒, 褪・ ・ ・). ﾍ褞琅魵韜 籵・ ・ ・・, ・・・ 粢・燾 ・・ &