Глава 1. 1 Финляндия, Карелия, Россия

Взаимное и по большей части мирное сосуществование восточнославянских и финноугорских народов имеет дол­гую историю. Многое уже забыто, затеряно во мгле веков. Мало кто сегодня вспомнит о том, что глухие муромские ле­са, в которых посвистывал лихой Соловей-разбойник из ста­ринных русских былин, получили свое название от финско­го племени мурома. А Чудское озеро, на берегах которого русский князь Александр Невский совершал свои ратные подвиги, названо по имени финского племени чудь. Да и то­поним «Москва», по мнению большинства специалистов, имеет финское происхождение. Что же касается межгосу­дарственных отношений России и суверенной независимой Финляндии, то они, на удивление, молоды — им нет еще и 100 лет. До 1917 года территория традиционного расселения народа суомалайсет (народ Суоми), который сформировался в начале 2-го тысячелетия новой эры на основе слияния пле­менных групп сумь, емь, корела, входила в состав шведского королевства, а позднее — Российской империи. Древнейшая из достоверно известных границ была установлена Орешковецким мирным договором 1323 года, заключенным между Великим Новгородом и Швецией. Согласно этому договору южная и восточная части Карельского перешейка (с городом Корела, он же Кексгольм, он же Кякисалми, он же нынеш­ний Приозерск) признавались новгородскими землями.

Первый шаг на долгом пути завоевания Финляндии сде­лал Петр Первый: длившаяся 21 год на огромных простран­ствах от Балтики до Полтавы война между Россией и Швецией (так называемая Северная война) закончилась в 1721 году подписанием Ништадтского мирного договора, по ко­торому Карельский перешеек (в примерных границах совре­менной Ленинградской области) отошел к России. Много­летняя опустошительная война в равной мере разорила и русские, и финские земли: четверть крестьянских хозяйств Финляндии оказались заброшенными, да и России «славная эпоха царя-реформатора» стоила сокращения населения на одну треть... Новая череда русско-шведских войн, которые вели полунемцы и немки, сменявшие друг друга на русском престоле, закончилась в 1809 году включением всей террито­рии современной Финляндии в состав Российской империи. Правда, условия и порядок этого включения был весьма нетрадиционным. Финские земли вошли в состав империи как единое целое, получившее звучное название «Великое кня­жество Финляндское». И хотя титул Великого князя Финляндского достался императору российскому, сама Финлян­дия получила права широкой автономии.

На первом заседании Собрания представителей 4 сосло­вий (сейма Финляндии) в городе Порвоо был зачитан специ­альный манифест, в котором Александр I торжественно про­возгласил особые милости: Финляндия сохраняла свое лю­теранское вероисповедание, свои прежние (т.е. шведские) законы, судебную систему и местное самоуправление. Вводить новые законы или изменять прежние царь обещал толь­ко с согласия сейма. Административная автономия дополня­лась экономической: Финляндия имела отдельную тамож­ню, отдельные от общероссийского бюджет и налоговую систему, а с 1878 г. и свою отдельную денежную систему. Конкретное наполнение всех этих автономных прав реальным содержанием непрерывно менялось в соответствии с изменениями внутренней и внешней политической конъ­юнктуры. С 1820 по 1863 г. сейм не собирался ни разу, в 1850 г. был введен запрет на издание книг на финском языке (кро­ме сельскохозяйственной и религиозной литературы). Эпоха либеральных реформ 60-х годов значительно изменила си­туацию в Финляндии: школьная реформа (1866 г.) ликвидировала церковный контроль над начальным образованием и ввела обучение на финском языке; новый Устав сейма (1869 г.) установил периодичность обязательных созывов сейма (один раз в 5 лет, а с 1882 г. — раз в 3 года); городская реформа (1873 г.) установила выборность органов местного само­управления.

Политическая реакция эпохи царствования Александ­ра III также не замедлила сказаться на Финляндии. В февра­ле 1899 г. специальным манифестом российский император присвоил себе право издавать обязательные для Финляндии законы без согласия сейма. Активную политику, направленную на практически полную ликвидацию автономных прав и насильственную русификацию Финляндии, проводил гене­рал-губернатор Бобриков, оставивший по себе долгую и не­добрую память. Сорок лет спустя в припеве знаменитой финской песни военных лет рефреном повторялась фраза: «Нет, Молотов, нет, Молотов! Ты врешь даже больше, чем Бобриков...» Революция 1905 года радикально изменила си­туацию как в России, так и в Финляндии. 22 октября Нико­лай II вынужден был подписать манифест об отмене всех за­конов царского правительства, принятых после февраля 1899 г. без согласия сейма. 20 июня 1906 г. был принят новый Устав сейма Финляндии, предусматривавший ликвидацию системы сословного представительства и создание однопа­латного парламента, избираемого на основе всеобщего пря­мого равного избирательного права всеми гражданами с 24-летнего возраста. Стоит отметить, что уже на парламентских выборах 1907 года финские социал-демократы получили 80 мест из 200, а на выборах в 1916 г. больше половины— 103 места из 200. Народ, национальный характер которого стал синонимом спокойствия и хладнокровной рассудительно­сти, сделал выбор в пользу социального прогресса в рамках законности и порядка, в то время как по другую сторону гра­ницы стремительно росли экстремистские настроения (как известно, на первых и единственных выборах в Учредитель­ное собрание России оглушительную победу получили левые радикалы — эсеры и большевики, — собравшие вместе более четырех пятых голосов избирателей).

Не оставалась неизменной в XIX веке и линия админист­ративной границы Великого княжества Финляндского.

В 1811 году Выборгская губерния (т.е. Карельский пере­шеек) была передана в состав Финляндии. В 1864 году импе­ратор Александр II решил еще раз подкорректировать грани­цу и передал городок Сестрорецк (в 30 км от Санкт-Петер­бурга) на территорию России, причем в полном соответствии с позднейшей советской формулой «в ответ на многочислен­ные пожелания трудящихся» («мастеровые и прочие жители принадлежащего казне Российской Сестрорецкого Оружейного завода суть российские подданные и незнакомы с языком и зако­ноположениями Финляндии»). Тогда же городок Печенга (Петсамо) с его укрытыми под вечной мерзлотой кладовыми никеля был включен в состав Финляндии. Вся эта история не может не вызвать ассоциации с деяниями Никиты Хру­щева, который одним росчерком пера передал полуостров Крым из одной части советской империи (РСФСР) в другую (УССР), ни на минуту не задумавшись о том, что все импе­рии не вечны...

Российская империя рухнула в конце 1917 г., не выдержав напряжения кровопролитной мировой войны и внутренней смуты. В условиях нарастающего хаоса в России финский парламент 6 декабря 1917 принял декларацию об объявлении Финляндии независимым государством. 31 декабря (здесь и далее все даты приведены по новому календарю) 1917 г. Со­вет Народных Комиссаров РСФСР признал независимость Финляндии, 4 января 1918 постановление СНК было утвер­ждено ВЦИК. Легкость и быстрота, с которой правительство Ленина решило многовековой вопрос создания суверенного финляндского государства, не были случайными. Они пол­ностью соответствовали тому курсу на возможно более пол­ное разрушение всех государственных структур Российской империи, который захватившие власть большевики прово­дили по всем направлениям. И в этом смысле лозунг «право наций на самоопределение вплоть до отделения» ничуть не уступал по эффективности совершенно уже гениальному «грабь награбленное». Ленин отчетливо понимал, что насту­пило «время разбрасывать камни», и чем больше и дальше их разбросают, тем легче будет ему удержать власть на остаю­щемся под его контролем центральном плацдарме. «Вопрос о том, как определить государственную границу теперь, на вре­мя — ибо мы стремимся к полному уничтожению государст­венных границ — есть вопрос не основной, не важный, второстепенный. С этим вопросом можно подождать и должно по­дождать» (В.И. Ленин, ПСС, т. 40, стр. 43). «Для интерна­ционалиста вопрос о границах государств есть вопрос второ­степенный, если не десятистепенный... Важны другие вопросы, важны основные интересы пролетарской диктатуры» (В.И. Ленин, ПСС, т. 40, стр. 19).

Эта хитрая «диалектика» представляла собой ключ (пра­вильнее сказать, воровскую отмычку), при помощи которого позднее было успешно произведено обратное «собирание камней». Обеспечение «основных интересов пролетарской диктатуры» требовало, само собой, расширения территории и приумножения народонаселения, находящегося под властью «диктатуры пролетариата», каковая диктатура находила свое наиболее адекватное и полное выражение в диктатуре единственной истинно пролетарской партии, т.е. партии са­мого Ленина (вскоре эта партия стала вполне официально именоваться «партией Ленина — Сталина»). А постольку, поскольку «вопрос о границах государств есть вопрос деся­тистепенный», то и расширять территорию «первого в мире государства рабочих и крестьян» можно и должно было, не обращая никакого внимания на устаревшие, «временные» границы других государств. Во всей этой безупречной схеме был один-единственный изъян: другие страны и народы еще не прониклись революционной пролетарской сознательно­стью и поэтому не были готовы игнорировать свои границы и свои государственные интересы. Для преодоления этой «несознательности» и была создана Рабоче-крестьянская Красная Армия, в которую уже к 15 июня 1920 г. было прину­дительно мобилизовано 6,7 млн. человек (9, стр. 44). Опира­ясь на такую подавляющую военную мощь. Советская Рос­сия к концу 1921 г. помогла установить подлинную «проле­тарскую диктатуру» — т.е. оккупировала территорию и ликвидировала национальные органы власти — в Украине, Грузии, Армении и во всех прочих больших и малых «респуб­ликах», независимость которых Ленин с легкостью необык­новенной признавал в 1917—1919гг.

По всей логике событий, такая же судьба ждала и незави­симую Финляндию. Более того, если Армению, Бухару или какую-нибудь «Семиреченскую республику» от Централь­ной России отделяли многие тысячи километров, то Фин­ляндия была совсем рядом с главным центром большевист­ской диктатуры, революционным Петроградом, а в Гель­сингфорсе (Хельсинки) бесчинствовали толпы матросов Балтийского флота, пьяных от спирта, кокаина и вседозво­ленности. Всего на территории Финляндии в связи со все еще продолжающейся мировой войной находилось не менее 40 тыс. российских солдат и матросов. Анархия, в пучину ко­торой к концу 1917 г. окончательно погрузилась русская ар­мия, несомненно, снижала значимость русских войск в Финляндии как боевой единицы — зато это был прекрасный источник «бесхозного» вооружения и «активистов» для формирующейся Красной гвардии, численность которой к кон­цу января составляла уже 30 тыс. человек [22]. Руководство финской социал-демократической партии находилось в полной растерянности, повторяя таким образом трагиче­ский опыт русских «меньшевиков». В ночь на 28 января 1918 г. в Хельсинки началась революция. В первые часы события развивались в полном соответствии с петроградским Ок­тябрьским образцом: отряды Красной гвардии начали с за­хвата банков, мостов и вокзалов, правительственных учреж­дений. За несколько дней мятежники поставили под свой контроль столицу и основные центры южной промышленно развитой части страны: Турку, Тампере, Выборг. Законное правительство, сформированное парламентом 26 ноября 1917 г., вынуждено было бежать на север, в крестьянские районы Финляндии.

Такое развитие событий нашло горячую поддержку в со­ветской России. В помощь Красной гвардии Финляндии шли эшелоны с оружием и моряками-балтийцами. Для наступления на Карельском перешейке, с рубежа реки Вуокси, в Петрограде были сформированы отряды Красной гвардии численностью 10 тыс. человек. Номинальным командую­щим «всеми вооруженными силами Финляндии» числился бывший прапорщик Ээро Хаапалайнен, но фактически финской Красной гвардией командовал полковник русской армии Свечников. Разнообразная военная помошь была до­полнена помощью политико-дипломатической: 1 марта 1918 г. в Петрограде с руководителями вооруженного мятежа был подписан «Договор об укреплении дружбы и братства между РСФСР и Финляндской социалистической рабочей респуб­ликой». В числе «уполномоченных представителей», подпи­савших этот договор, был и И. Джугашвили-Сталин. Имен­но так была записана фамилия будущего владыки советской империи. Еще одна интересная деталь — в п. 18 Договора право разрешения всех возникающих между советской Рос­сией и «социалистической Финляндией» разногласий пере­давалось такому авторитетному третейскому суду, «председа­тель коего назначается правлением шведской левой социал-де­мократической партии» [37]. Все, казалось, шло к тому, чтобы в положенный час «социалистическая рабочая Фин­ляндия» вошла в «братскую семью советских республик». Но этого не произошло. Почему? Едва ли история позволяет найти точные и однозначные ответы на подобные вопросы. Но одну из многих причин мы можем назвать по имени. Имя это будет непривычно длинным для русского слуха: Карл Густав Эмиль барон Маннергейм.

Об этом человеке, оставившем столь яркий след на мно­гих событиях бурного и безумного XX века, написаны тыся­чи книг и статей. Многие из них переведены на русский язык, например [68, 69]. Самый яркий литературный памят­ник Маннергейм воздвиг себе сам, написав свои знаменитые «Мемуары» [22]. Не пытаясь объять необъятное, отметим лишь несколько важных для нашего исследования моментов из феерической истории жизни К. Г. Маннергейма.

Он родился 4 июня 1867 г. в родовом имении шведских баронов Маннергеймов на юго-западе Финляндии, недале­ко от Турку. Прадед будущего маршала, Карл Эрик Маннер­гейм в 1807 г. возглавлял делегацию, которая успешно прове­ла в Санкт-Петербурге непростые переговоры об условиях перехода Финляндии от Швеции к Российской империи. Отец будущего маршала, барон Карл Роберт Маннергейм женился на Элен фон Юдин — дочери шведского промыш­ленника (вероятно, немецкого происхождения). В их семье родилось семеро детей. Родным языком Карла и Элен был шведский, но, желая дать детям блестящее европейское об­разование, они постоянно разговаривали с ними на англий­ском и французском языках. На родной и привычный швед­ский разрешалось перейти лишь по воскресеньям! Финский язык будущий маршал и президент Финляндии выучил уже в зрелом возрасте как иностранный и говорил на нем с замет­ным акцентом до конца своих дней (его мемуары были напи­саны на шведском и переведены на финский). Дворянское звание и родовое поместье отнюдь не обеспечили юному Карлу Густаву безбедного существования: его отец, разорив­шись в пух и прах на неудачных коммерческих операциях, в 1880 году уехал с любовницей в Париж, бросив семью без средств к существованию. Не выдержав такого потрясения, в следующем году умерла мать, и 14-летний мальчик остался фактически сиротой. Родственники пристроили Карла Гус­тава в кадетское училище скорее всего потому, что обучение и содержание там было бесплатным.

Из кадетского училища в Хамине будущего маршала вы­гнали за безобразное поведение и самовольные ночные по­ходы в город. В 1887 году, выучив за один год русский язык, Карл Густав поступил в престижную Николаевскую кавалерийскую школу в Петербурге. В столице империи высокий, красивый, разнообразно одаренный отпрыск шведского ба­ронского рода сделал головокружительную карьеру. Через два года после окончания военной учебы в 1891 г. он был за­числен в элитный лейб-гвардии кавалерийский полк, и на церемонии коронации Николая II в 1896 г. Маннергейм гар­цевал верхом во главе торжественной процессии. Как и по­ложено блестящему аристократу, Маннергейм был большим знатоком и ценителем породистых лошадей. Эта страсть, а также и широкие связи в высшем свете позволили Густаву Карловичу (именно так его имя писалось в России) в возрас­те 30 лет получить высокую должность в управлении царских конюшен. Он лично закупал скаковых лошадей для царской семьи и даже удостоился в связи с выполнением этих поруче­ний аудиенции у германского императора Вильгельма. Ко­гда началась Русско-японская война, Маннергейм добился отправки в действующую армию. С японского фронта лейб-гвардии ротмистр вернулся в чине полковника. В 1906 г. Ге­неральный штаб поручил барону Маннергейму возглавить секретную экспедицию, которая должна была под видом этнографических исследований изучить китайско-тибетский театр военных действий. Экспедиция продолжалась два го­да, а после ее успешного завершения Маннергейм был удо­стоен аудиенции у российского императора, которая вместо установленных 20 минут продолжалась более полутора ча­сов. Начало Первой мировой войны Маннергейм встретил в звании генерал-майора и должности командира лейб-гвар­дии Его Величества Варшавской кавалерийской бригады, в 1916 году, уже в звании генерал-лейтенанта, он командует конным корпусом в армии Брусилова.

В общей сложности 30 лет шведский барон прослужил ве­рой и правдой в русской армии. Вероятно, его можно назвать русским генералом на тех же основаниях, по которым в мно­гонациональной Российской империи русскими считались полководец Багратион, мореплаватель Крузенштерн, писа­тель фон Визин, языковед Даль, художник Левитан, министр Витте. В любом случае, генерал Маннергейм был ничуть не менее «русским», нежели член ЦК партии большевиков И. Джугашвили (Сталин). Глубокая, искренняя и непреходя­щая ненависть Маннергеима к большевикам не имела ниче­го общего ни с финским шовинизмом, ни, тем более, с ка­кой-либо формой русофобии. Да и о какой русофобии мож­но было говорить, принимая во внимание национальный состав большевистского руководства, составленного по большей части из евреев, грузин, поляков, латышей, венг­ров...

Портрет Маннергеима стал бы гораздо более привлека­тельным по меркам XXI века, если бы мы могли сказать, что только глубокие демократические убеждения генерала отвратили его от тоталитарной идеологии и практики комму­низма. Но это будет неправдой. Глубокая неприязнь, кото­рую Маннергейм испытывал к российским большевикам, а затем к германским фашистам, была не чем иным, как есте­ственным со стороны блестящего аристократа неприятием беззаконной власти разнузданной черни. По своим полити­ческим взглядам барон Маннергейм был скорее сторонни­ком «просвещенной» конституционной монархии, нежели парламентской демократии, а «свобода», о которой он часто говорит в своих мемуарах, понималась им (на наш взгляд) как свободно взятая на себя обязанность аристократической элиты заботиться о благе общества. Так, как она (элита) это благо понимает. Но вот именно готовности к активному и, если потребуется, жертвенному исполнению аристократией своего долга перед Родиной и не увидел Маннергейм в охва­ченной революционным безумием России. Его попытки ор­ганизовать русских офицеров для отпора волне солдатской анархии наткнулись на стену равнодушия и трусости. В де­кабре 1917 г. Маннергейм уезжает (как оказалось, навсегда) из России. В Финляндию он приехал, «освободившись» от всего движимого и недвижимого имущества, с русским ор­динарцем и портретом Николая II, каковой портрет неиз­менно стоял на его рабочем столе. Ознакомившись с положением дел в стране, Маннергейм пришел к обнадежившему его выводу: «наша страна обладала более широкими возмож­ностями для спасения культуры и общественного строя, чем Россия. Там я наблюдал только отсутствие веры и пассив­ность, на Родине же я ощутил неизбывное стремление людей сражаться за свободу». [22].

Правительство Свинхувуда поручило русскому генералу Маннергейму создать (практически на пустом месте) регу­лярную армию, которая могла бы противостоять финской и российским отрядам Красной гвардии, и шведский барон взялся за это дело, вложив в него весь свой огромный воен­ный опыт и страстность недюжинного характера. Один из приказов Маннергейма (отданный по иронии судьбы 23 февраля 1918 г., в день, который в Советском Союзе будет назван «Днем Советской армии») звучал так: «...Ленинское правительство, которое одной рукой обещало Финляндии неза­висимость, другой послало свои войска и своих молодчиков за­воевывать, как они сами объявили, Финляндию обратно и кро­вью подавлять с помощью нашей Красной гвардии молодую сво­боду Финляндии... Нам не нужно принимать, как милостыню, землю, принадлежащую нам и связанную с нами кровными уза­ми, и я клянусь именем финской крестьянской армии, главноко­мандующим которой я имею честь быть, что я не вложу меча в ножны, прежде чем законный порядок не воцарится в стране, прежде чем все укрепления не будут в наших руках, прежде чем последний ленинский солдат и бандит не будет изгнан как из Финляндии, так и из Беломорской Карелии...» [37]

Еще один важный для нас момент — это старательно ти­ражируемый советской (да и постсоветской) историографи­ей тезис о германофильстве Маннергейма и якобы решающей роли немцев в подавлении «пролетарской революции» в Финляндии. Происхождение этого мифа более чем понят­но — таким образом перекидывался «мостик» из 1918-го в 1941 год, и вынужденный союз социал-демократической Финляндии с гитлеровской Германией (о причинах, содер­жании и последствиях которого пойдет речь в части 2) представлялся как естественное продолжение «антисоветского курса ставленника финской буржуазии на союз с герман­ским фашизмом». Фактически же первым и единственным условием, которое Маннергейм, принимая на себя в январе 1918 г. командование белой армией Финляндии, поставил перед главой финляндского правительства Свинхувудом, за­ключалось в том, что правительство ни в коем случае не бу­дет обращаться к Германии за военной помощью в подавле­нии красного мятежа. Когда же выяснилось, что правитель­ство Свинхувуда не выполнило своего обещания и за спиной главнокомандующего обратилось к немцам, Маннергейм добился по меньшей мере того, чтобы немецкие войска были переданы под его командование. Вот как он описывает эти события в своих «Мемуарах»: «Первой моей мыслью было по­дать в отставку. Если Сенат обманул меня, то он не мог тре­бовать, чтобы я и дальше продолжал исполнять свои обязанно­сти... Постепенно у меня созрело новое решение... Взвесив все «за» и «против», я решил остаться на своем посту и поста­раться в будущем придерживаться лояльного сотрудничества с Сенатом... 5 марта я отправил генерал-квартирмейстеру Гер­мании Эриху фон Людендорфу телеграмму... В первую очередь немецким частям сразу же после высадки на территорию Фин­ляндии следовало подчиниться финскому верховному командо­ванию... В случае принятия этих условий, говорилось в конце телеграммы, я могу заявить от армии Финляндии, что мы приветствуем в нашей стране храбрые немецкие батальоны и го­товы выразить им благодарность от лица всего народа...» [22]. Маннергейм писал свои воспоминания в середине XX ве­ка, когда многие из участников и очевидцев этих событий были еще живы, тем не менее никто из них не подверг сомне­нию достоверность всей этой истории. В любом случае, не вызывает никакого сомнения тот факт, что ровно через две недели после «парада победы» белой армии в Хельсинки, 30 мая 1918 г. Маннергейм отказался от всех руководящих постов и уехал из страны в знак протеста против намерения правительства Свинхувуда передать реорганизацию финской армии в руки немецких генералов. Мотивы своего ре­шения он сообщил членам Сената в весьма энергичных вы­ражениях: «Пусть никто даже не думает, что я, создавший армию и приведший практически необученные, плохо вооружен­ные войска к победе только благодаря боевому настрою фин­ских солдат и преданности офицеров, теперь покорюсь и буду подписывать те приказы, которые сочтет необходимыми не­мецкая военная администрация».

Причины антигерманской ориентации Маннергейма также вполне понятны. Дело тут не только в привитом с дет­ства англофильстве, не только в естественной для русского генерала времен Первой мировой войны неприязни к нем­цам. В отличие от политических руководителей очень еще молодого финляндского государства с их, увы, провинци­альным образованием и кругозором, Маннергейм уже толь­ко в силу своих огромного жизненного опыта и личных свя­зей с ведущими европейскими политиками понимал, что Германия стоит на пороге поражения в войне и гибели. Во внешней политике Финляндии следовало ориентироваться на союз со странами англо-франко-американского блока, к каковому союзу Маннергейм усиленно (и в конечном ито­ге — вполне успешно) стремился. 12 декабря 1918 г. Свинхувуд вынужден был уйти в отставку, и парламент назначил Маннергейма регентом (Финляндия тогда еще формально считалась конституционной монархией). Назначение со­стоялось заочно, так как сам регент находился с полуофициальным визитом в Западной Европе, где он смог, мобилизо­вав свои старые знакомства, провести важные переговоры с руководителями внешнеполитических ведомств стран Ан­танты и добиться от них предоставления Финляндии экс­тренной продовольственной помощи.

Что же касается влияния немецкой «интервенции» на ход и исход гражданской войны в Финляндии, то факты таковы. Немецкие войска состояли из одной недоукомплектованной дивизии генерала Гольца численностью в 7 тыс. человек, ко­торая высадилась 3 апреля в Ханко, и еще более недоуком­плектованной пехотной бригады полковника Бранденштайна численностью в 2 тыс. человек, которая высадилась в Ловисе (поселок на берегу Финского залива примерно в 100 км восточнее Хельсинки) 7 апреля [22]. Итого 9 тыс. штыков. Самая крупная группировка Красной гвардии, так называе­мая северная армия численностью порядка 25 тыс. человек, была к этому времени уже разгромлена белой армией в ходе ожесточенных двухнедельных боев близ города Тампере. Но и после этого, на момент прибытия немцев в начале апреля 1918 года, силы Красной гвардии состояли, по оценке Маннергейма, из 70 тыс. человек, включая 30 тыс. в слабо подго­товленных к боевым действиям местных отрядах [22]. Даже со всеми оговорками о том, что дивизия регулярной герман­ской армии в бою во многом превосходила наспех вооружен­ные красногвардейские отряды, говорить о каком-то «решающем» вкладе немецких войск в победу белой армии не приходится.

Наконец, обсуждая причины появления немецких войск на берегах Финского залива, нельзя не отметить, что прави­тельство Ленина—Троцкого—Сталина несет за это ответственность несравненно большую, нежели финское прави­тельство Свинхувуда. Гражданская война в Финляндии раз­вертывалась в условиях большой общеевропейской войны. Поворотным моментом в этой войне стал сепаратный Брест­ский мир, заключенный между Германией и советской Рос­сией. В соответствии с условиями сепаратного соглашения немецкие войска получили право оккупировать Украину, большую часть Белоруссии, Литву, Латвию, Эстонию. И Фин­ляндию. «Революционные матросы российского Балтийского флота, — пишет Маннергейм, — в соответствии с соглаше­нием между Россией и Германией, подписанным 5 апреля, поки­нули Хельсинки». Фактически Маннергейм и его белая армия значительно уменьшили масштаб германского вмешательст­ва и предотвратили оккупацию всей Финляндии, каковая окку­пация могла бы стать вполне логичным завершением зага­дочной истории «взаимодействия» большевиков и кайзера Вильгельма...

Вернемся, однако, от бурных перипетий удивительной судьбы барона Маннергейма к короткой истории «социали­стической рабочей Финляндии». Для этого нам придется процитировать еще один фрагмент из «Мемуаров» маршала: «Вечером 25 апреля 1918 г. члены мятежного правительства и диктатор Маннер приняли решение, не делающее им чести: они бежали и оставили веди войска на произвол судьбы. Это про­изошло в ночь на 26-е: высшие руководители мятежного дви­жения взошли на борт трех кораблей и отправились (из Вы­борга. — М.С.) в сторону Петрограда. Для того чтобы бегство прошло без осложнений, диктатор в своем последнем приказе потребовал охранять береговую линию любой ценой».

В советской России «красных финнов» ждало множество дел. Прежде всего продолжение борьбы за «основные инте­ресы пролетарской диктатуры» требовало создания истинно революционной партии. Не такой, какой оказалась финская социал-демократия, которая в решительный момент так и не смогла стать на сторону антиконституционного мятежа. 25— 29 августа 1918 г. в Москве была учреждена «коммунистиче­ская партия Финляндии». В числе руководителей партии оказались и вышеупомянутый К. Маннер, и товарищ О. Куу­синен, которому еще предстоит быть многократно упомяну­тым на страницах этой книги. То, что политическая партия, намеренная взять всю полноту власти в Финляндии, форми­ровалась в Москве, никого в то безумное время уже не удив­ляло («вопрос о границах государств есть вопрос второстепен­ный, если не десятистепенный...»).

Истины ради надо уточнить, что не все «высшие руководители» сбежали с тонущего корабля революции на отплы­вающий в Петроград пароход. Один из двух уполномоченных революционного правительства, подписавших 1 марта 1918 г. «договор об укреплении дружбы и братства», Э. Гюллинг оставался в Выборге до последней минуты, а затем, чу­дом избежав ареста, долгим кружным путем через Стокгольм приехал в советскую Россию. Еще более запутанным оказал­ся жизненный путь второго «подписанта», О. Токоя. Здесь мы опять возвращаемся к событиям, связанным с Брестским миром и его парадоксальными внешнеполитическими по­следствиями.

После того, как немецкие войска пришли в Финляндию па помощь белому правительству Свинхувуда, а на южном берегу Финского залива заняли всю Эстонию и дошли до Нарвы, западные союзники (Англия, Франция и США) бы­ли всерьез обеспокоены возможностью появления герман­ских войск на севере России, в частности в портах Мурманск и Архангельск, где находились огромные запасы военного снаряжения, которое Антанта ранее отправила своей союз­нице, которая теперь стала союзницей Германии. 6 марта 1918 г. английские «интервенты» высадились — по согласо­ванию с эсеровским Советом рабочих депутатов — в Мур­манске. Этот факт (согласие Совета) явно портил стройную схему советской историографии. Выход нашли в том, что ответственность за приглашение англичан свалили на злейше­го врага народа Троцкого, от которого — как всем извест­но — можно было ждать любой пакости. В любом случае, с Троцким или без него, численность войск интервентов со­ставляла 130 (сто тридцать) морских нехогинцев. Лишь в се­редине июня в Мурманск приплыли подкрепления: 600 анг­лийских солдат и батальон сербской пехоты.

С новыми силами английский командующий генерал-майор Мейнард 27 июня 1918 г. решил организовать экспе­дицию на юг — правда, не для того, чтобы «потопить в крови власть рабочих и крестьян», а чтобы отбросить от линии Мурманской железной дороги «белофиннов», которых анг­личане не без основания считали союзниками Германии. Данные разведки оказались ошибочными, и никаких фин­ских войск на участке Кандалакша—Кемь не оказалось. Вместо них англичане наткнулись на эшелон русских крас­ногвардейцев, состояние которых показалось Мейнарду уг­рожающим для порядка и спокойствия в крае. От греха по­дальше красногвардейцев разоружили и тем же поездом от­правили назад в Петроград [45].

Несмотря на столь удачное начало «интервенции», на­личных сил союзников было совершенно недостаточно для того, чтобы контролировать огромную территорию Кольского полуострова и северной Карелии. С другой стороны, кайзеровская Германия была весьма обеспокоена появлени­ем войск Антанты в незамерзающих портах севера Европы.

В ходе проходивших с 3 по 27 августа 1918 г. в Берлине пе­реговоров было заключено дополнительное соглашение к Брестскому миру, в соответствии со ст. 5 которого советская Россия обязалась «принять немедленно все меры для удаления боевых сил Антанты с Севера России» [67]. Таким образом, от сепаратного мира с Германией правительство Ленина перехо­дило уже к военному сотрудничеству с бывшим противником России. В такой ситуации стало реальностью невероятное на первый взгляд укрепление сотрудничества Антанты с «крас­ными финнами».

Еще 4 мая 1918 г., за несколько дней до окончательного краха, руководство «красных финнов» (Совет народных уполномоченных) отправило двух своих представителей в Мурманск для переговоров с командованием союзников.

28 мая было достигнуто соглашение о том, что финская Красная гвардия на севере Карелии начинает совместные боевые действия с союзниками, а те берут на себя обязанно­сти по обучению, вооружению и снабжению финнов. Соз­данная таким образом воинская часть получила название «Финский легион». Численность «легиона» первоначально составляла полтысячи, а к весне 1919 г. увеличилась до 1200 человек — бывших бойцов финской Красной гвардии, кото­рых теперь можно было уже называть «красно-белыми» финнами. Летом 1918 г. в Финский легион вступил и О. Токой с группой товарищей. После того, как уговорить его по­рвать с Антантой и вернуться в Москву не удалось, ЦК фин­ской компартии в конце сентября приговорил О. Токоя к смертной казни (решение, которое обычно не входит в ком­петенцию ЦК политической партии), причем приведение приговора в исполнение было объявлено «обязанностью каждого революционного рабочего» [45].

Но и «Финский легион» не был первым по счету финским вооруженным отрядом, принявшим участие в разгорающей­ся на безбрежных пространствах Карелии братоубийствен­ной войне. Еще до начала всех революций порядка тысячи финских рабочих, в основном плотников и лесорубов, было занято на работах вдоль Мурманской железной дороги. В первых числах февраля 1918 г. численность финнов начала быстро расти за счет беженцев, которые устремились через русскую границу из занятых «белыми» северных областей Финляндии. 3 февраля на собрании финских рабочих в Кандалакше было принято решение создать вооруженный от­ряд, получивший позднее название «северная экспедиция». Возглавил отряд бывший унтер-офицер царской армии, та­лантливый (как показали дальнейшие события) организатор и командир И.Ахаво, карел из поселка Ухта (ныне Калевала). Поезд с винтовками и патронами, выделенными советским правительством (!), прибыл в Кандалакшу 18 марта. Воору­женная этим оружием «северная экспедиция» разгромила одну из двух групп финских «белых» добровольцев, которые в марте 1918 года, по согласованию со штабом Маннергейма, вторглись на территорию Беломорской Карелии (один от­ряд, численностью 1000 штыков, безуспешно пытался про­рваться к Кандалакше, второй, численностью 350 человек, наступал от Суомуссалми на Ухту).

Постепенно в междоусобицу втягивалось и местное ка­рельское население. Еще в июле 1917 г. в Ухте состоялся не­кий самочинный «съезд», на котором был выработан проект государственного устройства автономной карельской облас­ти, оформленный в виде ходатайства населения Карелии к будущему Учредительному собранию России. Эта идея умерла еще до того, как в январе 1918 г. большевики разогна­ли Учредительное собрание. Дальше — больше. 17—18 марта 1918 г. все в той же Ухте состоялся съезд представителей не­скольких волостей, на котором было принято решение о выходе Беломорской Карелии из состава России. Съезд пред­ложил некую сложную формулу политического присоедине­ния к Финляндии, при котором в экономическом отноше­нии Карелия должна была, однако, оставаться совершенно отдельным регионом, ее природные богатства должны находиться исключительно в собственности карельского народа, а ее граждане не должны принимать участие в гражданской войне в Финляндии.

Подобные «съезды», на которых создавались и распуска­лись самозваные «республики», не были диковинкой для той обстановки правового вакуума, который создали на террито­рии бывшей Российской империи большевистский перево­рот и разгон всенародно избранного Учредительного собра­ния. Реальную власть в 1918 году создавал не «съезд с резо­люцией», а отряд вооруженных людей численностью не­сколько сот человек. Несколько тысяч, да еще и с дюжиной пулеметов «максим», становились верховной ааастью. Тако