Разгладил журнал и подмигнул ему.

Уже умытый и причесанный, Комиссар с улыбкой следил за Алексеем.

- Чего ты с ним перемигиваешься? - довольно спросил он.

- Полетим, - ответил Алексей.

- А как же? У него только одной ноги не хватает, а у тебя обеих?

- Так ведь я же советский, русский, - отозвался Мересьев.

Он произнес это слово так, будто оно гарантировало ему, что он

Обязательно превзойдет поручика Карповича и будет летать.

За завтраком он съел все, что принесла сиделка, с удивлением

Посмотрел на пустые тарелки и попросил еще; он был в состоянии

Нервного возбуждения, напевал, пробовал свистеть, вслух рассуждал сам

С собой. Во время профессорского обхода, пользуясь расположением

Василия Васильевича, он донял его расспросами, что нужно сделать,

Чтобы ускорить выздоровление. Узнав, что для этого надо больше есть и

Спать, он потребовал за обедом два вторых и, давясь, с трудом доедал

Четвертую котлету. Спать же днем он не смог, хотя и пролежал с

Закрытыми глазами часа полтора.

Счастье бывает эгоистично. Мучая профессора вопросами, Алексей не

Заметил того, на что обратила внимание вся палата. Василий Васильевич

Явился с обходом аккуратно, как всегда, когда солнечный луч, медленно

Переползавший в течение дня по полу через всю палату, коснулся

Выщербленной паркетины. Профессор был внешне так же внимателен, но все

Обратили внимание на какую-то внутреннюю, совершенно не свойственную

Ему рассеянность. Он не бранился, не бросал своих обычных соленых

Словечек, и в уголках его красных, воспаленных глаз непрерывно дрожали

Жилки. Вечером он пришел осунувшийся, заметно постаревший. Тихим

Голосом сделал выговор сиделке, забывшей тряпку на дверной ручке,

Посмотрел температурный лист Комиссара, заменил ему назначение и молча

Пошел, сопровождаемый своей тоже растерянно молчавшей свитой, - пошел,

Споткнулся на пороге и упал бы, если бы его не подхватили под руки.

Этому грузному хриплоголосому, шумному ругателю положительно не шло

Быть вежливым и тихим. Обитатели сорок второй проводили его

Недоуменными взглядами. Всем успевшим полюбить этого большого и

Доброго человека стало как-то не по себе.

На следующее утро все разъяснилось: на Западном фронте был убит

Единственный сын Василия Васильевича, тоже Василий Васильевич, тоже

Медик, молодой, подававший надежды ученый, гордость и радость отца. В

Положенные часы весь госпиталь, затаившись, ждал, придет или не придет

Профессор с традиционным своим обходом. В сорок второй с напряжением

Следили за медленным, почти незаметным движением солнечного луча по

полу. Наконец луч коснулся выщербленной паркетины - все переглянулись:

Не придет. Но как раз в это время раздались в коридоре знакомые

Тяжелые шаги и топот ног многочисленной свиты. Профессор выглядел даже

Несколько лучше, чем вчера. Правда, глаза его были красны, веки и нос

Вспухли, как это бывает при сильном насморке, а полные шелушащиеся его

Руки заметно дрожали, когда он брал со стола Комиссара температурный

Лист. Но он был по-прежнему энергичен, деловит, только шумная его

Бранчливость исчезла.

Точно сговорившись, раненые и больные спешили наперебой чем-нибудь

Его порадовать. Все в этот день чувствовали себя лучше. Даже самые

Тяжелые ни на что не жаловались и находили, что их дело идет на

Поправку. И все, может быть, даже с излишним усердием, превозносили

Госпитальные порядки и прямо-таки волшебное действие различных

Лечений. Это была дружная семья, сплоченная общим большим горем.

Василий Васильевич, обходя палаты, изумлялся, почему это сегодня с

Утра у него такие лечебные удачи.

Изумлялся ли? Может быть, он раскрыл этот безмолвный наивный

Заговор, и если раскрыл, может быть, легче стало ему нести свою

Большую, неизлечимую рану.

9

У окошка, выходящего на восток, ветка тополя уже выбросила

Бледно-желтые клейкие листочки; из-под них выбились мохнатые красные

Сережки, похожие на жирных гусениц. По утрам листочки эти сверкали на

Солнце и казались вырезанными из компрессной бумаги. Они сильно и

Терпко пахли солоноватым молодым запахом, и аромат их, врываясь в

Открытые форточки, перебивал госпитальный дух.

Воробьи, прикормленные Степаном Ивановичем, совершенно обнаглели.

"Автоматчик" по случаю весны обзавелся новым хвостом и стал еще более